Оккупация
Шрифт:
Впрочем, трёх заместителей Егорычев всё-таки успел вымести из нашего института, а несколько позже убрали и Озерова. На его место поставили Ивана Николаевича Серёгина – человека русского, порядочного, инвалида Великой Отечественной войны. Приличные люди пришли и на место трёх «лихих мушкетёров».
С тех пор в институте начались благие перемены. Приёмную комиссию составили из русских; они стали принимать студентов по справедливости: учитывались способности и соблюдался баланс по национальностям. Я перешёл на третий курс, когда случилось особо важное событие в студенческой жизни: нам разрешили издавать печатный
Кабинет у неё был небольшой, строгим квадратом. Под портретом Ленина стоял старинный стол, и за ним сидела она – женщина среднего роста с красивой головкой и причёской, в чёрном жакете, поверх которого сиял кружевной воротник белой кофты. Она не поднялась при моём появлении, смотрела на меня выразительными серо-зелёными глазами и лёгким движением руки показала на стул. Между нами произошёл такой разговор:
– Сбылась давняя мечта студентов, мы приняли решение ЦК об издании журнала при Литературном институте. Он будет так и называться: «Журнал молодых». Вас мы решили назначить редактором.
Я повёл плечом и головой, что означало: если решили, я возражать не стану. Екатерина Алексеевна вдруг заговорила строже, в её голосе я уже слышал жёсткость и какую-то дозу недовольства:
– Вы не возражаете, но мне известно, что вы никогда не работали редактором.
– Да, я редактором не работал, но я доволен тем, что редактором назначаете студента. Если назначите другого студента – я возражать не стану.
– Но почему должны возражать? Вы студент.
– Да, студент, но я ещё и исполняю роль секретаря партийной организации.
– Ах, да – извините. Я совсем забыла. Но перейдём к делу: прошу вас отнестись с большой осторожностью к формированию редакции. Вы, очевидно, уж поняли атмосферу, царящую в писательском мире. Там, видите ли, доминирует народ одной небольшой национальности. Они будут следить и при малейшем вашем усилии потеснить их истерично завизжат.
Лукаво сощурила свои прекрасные глаза, ждала моей реакции. И она последовала в следующих моих рискованных словах:
– Екатерина Алексеевна! Я попал к вам по какой-то редкой счастливой случайности; и наверняка другого подобного случая у меня не будет. Позволю задать вам вопрос: почему в стране, где живёт восемьдесят два процента русских, писательская организация сформирована из… этих… лиц небольшой национальности? Известно ли вам, что их в писательском справочнике больше семидесяти процентов?
Влажные блестящие глаза русской красавицы потемнели – стали ещё прекраснее. Невольно мне в голову влетела мысль: а этот безобразный лысый толстяк, который носит русскую фамилию, но на самом деле Перелмутр, – он, будучи секретарём Московского горкома партии, где-то увидел эту чудную, изящную женщину и сделал её вначале секретарём райкома партии, а затем вытащил и на самый верх партийной иерархии… Понимает толк в женской красоте. Мысль промелькнула мгновенно и завершилась выводом: однако и умна она, и тактична. И вот… русского парня решила сделать редактором.
А она заговорила тихо, доверительно:
– Да, так у нас вышло. А уж как это произошло, сказать вам не могу. Говорят, это пошло ещё от Горького. Он к этой самой небольшой национальности благоволил и на все командные посты в литературе ставил только их. Вы, наверное, знаете первых главарей: Лилевич, Авербах… Оттуда всё пошло.
Фурцева помолчала, а затем, блеснув молодыми глазами, заговорила:
– Вопрос такой будто бы задавал Сталину Фадеев. А наш папа, поправив ус и раскуривая трубку, сказал:
– Вам придётся работать с этими писателями. Других писателей у меня для вас нет.
– Я слышал эту присказку, – правда, в другом варианте. Сталин будто бы говорил о настоящих писателях.
– Да, это так. Членов Союза писателей у нас много, а таких, которые бы книги писали, – таких мало. Ну, так вот: прошу быть дипломатичным и тактичным при подборе сотрудников в редакцию.
Я поднялся, поблагодарил за доверие и советы. Выходил из ЦК в самом радужном настроении. Фурцева произвела на меня хорошее впечатление, но главное: я – редактор журнала! Это походило на сказку или самый сладостный романтический сон.
К месту будет рассказать о дальнейшей судьбе Фурцевой. Пройдёт несколько лет, Хрущёва в Кремле заменит Леонид Брежнев – близкий приятель, не удержавшийся от соблазна дать пинка своему шефу и благодетелю, человек столь же бесцветный и малограмотный, лишённый и малых признаков русского самосознания. Екатерину Алексеевну переместят на должность министра культуры. Здесь она будто бы сохраняла свою первородно славянскую суть, как могла сдерживала напор разрушительных сил «небольшой национальности», но муженёк Фирюбин всё больше корёжил её русскую душу и, как мне рассказывали Александр Огнивцев и Константин Иванов, мои близкие товарищи, всё чаще «отбрасывала коленца», непредсказуемые и трудно объяснимые с точки зрения русских национальных интересов.
Это она вдруг санкционировала смещение Иванова с поста главного дирижёра Большого симфонического оркестра СССР, бывшего на протяжении десятилетий славой и гордостью русской музыки и культуры, она же создала в Большом оперном театре обстановку, невыносимую для великого певца Огнивцева… И много других «чёрных» дел потянулось за нею, – видимо, работал у неё под боком иудей Фирюбин. Впрочем, и не совсем ещё она сдавалась. И в результате сыпалась на неё критика справа и слева, а с критикой выплёскивалась и клевета. Помнится мне, всё чаще и всё горячее закипали толки и кривотолки вокруг её личности, пошла гулять по свету весть или клевета о какой-то сверхроскошной даче… А однажды влетела нам в уши и весть чёрная: будто залегла она в ванну, вскрыла вену и – тихо умерла.
Ничто не берусь отстаивать и защищать: материалы следствия по её делу, конечно, лежат в архивах, но я здесь свидетельствую о том, что слышали мы, её современники, что думали и переживали, наблюдая взлёт на вершину власти этой незаурядной русской женщины, а затем драму ломки её мировоззрения, а уж потом и трагедию её конца. И пусть простят меня мои соотечественники за то, что мой рассказ не всегда совпадает с официальной версией, но если есть тут что-то от легенды и устного фольклора, но ведь и то верно: легенда зачастую бывает правдивее самых правдивых жизненных ситуаций. Недаром же Пушкин восклицал: «Над вымыслом слезами обольюсь!» Легенда не только несёт нам сюжет истории, но ещё и душу исторических фактов, чувственную и нравственную окраску судеб людей, живших в одно и то же с нами время.