Шрифт:
«И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы и я.
Все небо скроет гнусный грех.
На всех устах застынет смех.
Тоска небытия!..»
Александр Блок
Пролог
Три города сыграли ключевую роль в истории цивилизации Запада.
Первый – Вавилон, где начала ткаться ее материальная основа, но духовность только зарождалась, и в омраченных формах.
Второй – Иерусалим, где впервые в облике Христа воссияло Солнце мира.
Третий – Рим, смесь высокой духовности и коварства; горнило, где и в борьбе с которым формировалась европейская цивилизация.
Четвертый стоит в завершении истории. Он будет построен в XXIII веке, и великолепием превзойдет все земные города. Он будет назван Альфавилем, потому что первый и последний правитель мира объявит себя альфой и омегой человеческой истории. Но он будет узурпатором и погибнет, а вместе с ним его столица, со всей когда-то великой цивилизацией Запада.
Но пока…
Забота о природе отброшена, и город возведен в заповедных долинах Альп, в географическом центре Европы. Грандиозные здания соперничают по высоте с горными утесами, сады разбиты на границе вечных снегов и великолепием намного превосходят висячие сады Вавилона. Сквозь горные отроги пробиты широкие туннели, а над пропастями висят филигранные мосты. Население превышает тридцать миллионов человек, и это самый богатый город мира.
В центре – величественный, хотя и несколько сумрачный, дворец Верховного правителя. Архитектурная игривость не пристала Его обители. Да и тюрьма на другой стороне долины мрачновата – параллелепипед из темного стекла. Жители города любят прогуляться вдоль стен и ткнуть пальцем в интерактивную панель, чтобы появилось объемное изображение камеры с каким-либо узником – личным врагом Правителя. Можно всласть поиздеваться над ним, но из камеры в ответ не будет слышно ни звука. Временами на большой арене устраивают публичные казни.
Остальные здания прихотливо изукрашены, особенно Дворцы наслаждений. Впрочем, и кроме них везде разбросаны изящные беседки для любителей прилюдного секса. Наслаждения и нега – вот смысл существования для жителей города.
Город – настоящий рай на Земле, другие уступают ему, но все равно являются центрами развлечений. Фабрики упрятаны под землю, и трудятся на них андроиды и осужденные, но последних немного: зачем преступить закон, который почти все позволяет? В специальных зонах работают хэ-ути, как будто рабски послушные Мадосу. Есть и тайные, темные стражи. Именно они появляются сквозь тела казнимых, внушая всем ужас. Но зачем сомневаться в незыблемо установленном порядке и бунтовать, когда жизнь полна наслаждений?
До поры…
Глава I. Снятие первой печати – Конь белый
Лон Метельский. Алтай
Первые такты «К Элизе» всплыли из глубин сна, и он стал просыпаться. Не спешил вставать, наслаждаясь музыкой, а за окном розовел туман.
«Доброе утро, Лон», – наконец сказала «Сивилла», приглушив музыку.
– Слышу, – пробормотал Метельский, и вспомнилось, как загадочно улыбалась мать, активируя ему трансид – как и всем, в возрасте семи лет.
«Соответствующий ему сектор – подарок тебе из далекого прошлого. Давность не имеет значения, все секторы Кводриона поддерживают себя в актуальном состоянии. Он немножко особый, и ты познакомишься с ним постепенно. Когда-то ему дали имя Сивилла 1 и эту музыкальную тему – «К Элизе» Бетховена. Конечно, ты можешь сменить их, но не спеши».
Музыкальных тем он сменил много, но в конце концов вернулся к этой: музыка нравилась, а такое необычное имя, как «Сивилла», еще поискать.
1
Сивилла – от «сибиллы» (др.-греч.) – в античной культуре пророчицы и прорицательницы, предрекавшие будущее.
Встал, и, не одеваясь, подошел к панорамному окну. Там стал на круг подъемника и спустился к бассейну. Прыгнул в воду – прохладная и хорошо бодрит! – и поплыл к прозрачной стене, отделявшей бассейн от озера.
Водная гладь как стеклянная, над ней скользят пряди тумана. От стены тянет прохладой, а в самом озере вода всего +4 градуса. Телецкое озеро – не искупаешься, зато виды великолепные. Одно из семейных имений, выпросил его у матери в день совершеннолетия. Отец поморщился, но возражать не стал – большая часть обширных владений Варламовых осталась за матерью.
Метельский лег на спину и стал глядеть, как из тумана проявляются лесистые громады гор.
Когда вернулся к бортику, там ожидала девушка-андроид с полотенцем наготове. Метельский взял ее напрокат. Вытирая ему тело, она приостановилась на бедрах и лукаво поглядела вверх. Метельский провел ладонью по гладким темным волосам.
– Потом, Аэми, – сказал он. Утехи по утрам часто затягивались (Аэми была искусна в эротическом массаже), но сегодня ждали дела.
Девушка не обиделась, легко встала и принесла халат. Поднялись в столовую, где был сервирован столик. Завтрак легкий, в японском духе: рис и печеная рыба. Пока ел, поглядывал в окно, тут оно выходило на юг.
Солнце уже ярко освещало неширокое здесь озеро и деревню на другом берегу. Золотом горела маковка церкви.
«Ближе», – сказал Метельский про себя, и Сивилла увеличила изображение. Возле церкви уже начал собираться народ.
Метельский со вздохом встал и направился в гардеробную. Оделся поэффектнее, пусть деревенские девки глазеют – темно-зеленые бриджи, жилет и черный редингот. Потом натянул высокие коричневые сапоги для верховой езды и, не надевая кепи, подошел к зеркалу. Тут оно было классическое, в тяжелой дубовой раме.
Выглядел, пожалуй, сносно. Мать как-то с улыбкой сказала: – Ты похож не на отца, а на прадеда, Толумана Варламова. Такие же пепельные волосы, лицо со скулами, да и нрав непоседливый, даже кровь польских аристократов тебя не угомонила. Только глаза не голубые, а серые.
Мать рассказывала об этом прадеде, да и в «Жизни замечательных людей» прочитал. Строил первую из Великих магистралей, возился с платиновым рудником. Сейчас таких масштабных дел не найдешь, все давно устроено и катится, как по рельсам. Да и зачем искать? Прадед заложил фундамент огромного состояния клана Варламовых – и за это спасибо, можно жить, не напрягаясь.