Окна Александра Освободителя
Шрифт:
12-го мая проехали Суздаль, я весь в думах.
13-го прибыли в Кострому и именно тут, при посещении приготовленного для нас *музеума* меня осенило. Я задержался у стенда с непонятными мне машинами, в ухо сразу стали нашёптывать, что сие дело рук купца Красильникова, самоучки-механника великого дара. Вскоре ко мне подвели и самого виновника данных чудо-изысков и я понял, что мне нужны люди, умные и преданные, то есть и те и другие. Передо мной сейчас стоял один из первых, тех кто понимает в машинах и деньги надо отдавать именно таким, а не бедным, ибо сие капля в море, и не богатым или чиновникам, ибо разворуют со свистом. Вот мой ответ пророчеству и я спросил у этого ответа, понимает ли этот тёзка что-либо в пароходах? Нужно, мол, чтобы быстрей любого аглицкого плавал, в ответ он на пару минут задумался и изрёк, что, мол, надо почитать, а так, дело не хитрое. Вот тогда я и спросил его, не желает ли он почитать в дороге, в моей карете, коя всегда открыта для лучших сынов России. После моей похвалы отказаться ему было решительно невозможно, ибо кто не желает быть лучшим?
16-го, уже в дороге, тёзка наконец-то
Напряжение от сна-предсказания спадало и стал опять радоваться жизни и свободе от родительского догляда, не забывая, впрочем, об увиденном.
20-го на Воткинском заводе, как и моему великому предку Петру Алексеевичу, удалось мне помахать молотом., при изготовлении якоря. Якоря того завода были на трети наших линейных кораблей и нарекания не вызывали, а вот этот, похоже уже никуда отправлен не будет, а станет местной достопримечательностью.
23-го мая показалась Пермь. Наш поезд проехал мимо окраинных деревень ещё вечером 22-го, было темно, но весь город блистал тысячами плошек и фонарей, казалось весь собор, вся набережная, были заполнены огнём, сполохами отражающимся в тихих водах могучей Камы. У казанской заставы нас встретил сам городской голова. Наша исполнительнейшая и верноподданническая власть на местах всегда была не на высоте. Даже при встрече Наследника продумать всё не смогли и поэтому, после вручения мне градоначальником рапорта, по его просьбе мы поехали по улицам медленно. Именно тогда и вскрылся принеприятнейший недочёт, мостовую надобно было увлажнить, а так… А так я, городской голова Ваигель и Красильников задыхались от пыли, поднятой ногами шедшей за каретой многотысячной толпы. Я был в сантиметровом слое пыли и решительно отказался от предложенного распорядка встречи. передвинув приём ванной на первое место. Сие было в доме у губернатора и, сияя чистотой, с иронией похвалил хозяина дома за дороги, которые, надо сказать, были в очень хорошем состоянии, так что шутил я лишь отчасти. Не его вина, что пыль, а градоначальник сам себя и наказал.
Как всегда, вышел к открытому окну и долго кланялся народу на улице, затем отправился в спальню и рухнул мёртвым сном. Утром я надел мундир гвардейского кирасира, но без ленты и шпаги, затем под колокольный звон отбыл, через площадь, в кафедральный собор. Литургия была уже окончена и Архиепископ, со свитой, встречал меня на крыльце. После краткой, но красноречивой речи, мы осмотрели летний и зимний соборы и Крестовую церковь. Красильникова я представлял всем, как доверенного купца и он был всё время в свите всюду сопровождающей меня. Его я подчёркнуто дружелюбно представил голове местного купечества Любимову и озвучил мысль, что Красильников будет строить для нашей совместной компании речные пароходы и ходить на них по волге не за 110 дней, а за 50. Я намекнул, что через год и он, Любимов, сможет купить таковые на заводе в Петербурге для использования на Каме. Мои слова были встречены с некоторым недоверием, но такие же предложения я сделал и другим старшим купцам, кои являлись друзьями-конкурентами головы, так что думать о моём предложении он всяко будет.
Оговоренную отцом сумму я раздал бедным через епископа и градоначальника, в общем более 10000 рублей ассигнациями. Порадовал мореходными знаниями отставной майор Голенищев, оказавшийся здесь проездом с Камчатки, но он был не сильным сторонником пароходов, посему отнёсся я к нему с прохладцей к концу беседы.
27-го, В Нижнем Тагиле, осмотрел карьер с огромной малахитовой глыбой, был так же на заводах Выйском и Гороблагодатском. Вот только Демидовы на меня в душе будут гневаться. но ничего не попишешь. В местную пароходку я глазами впился и ощупал всю, испачкав мундир. видя мой интерес, мне тут же продемонстрировали грузовую машину поболе и понеказистее. велел я подать сюда изобретателя. им оказались Мирон и Ефим Черепановы. Приказав доставить сюда их семьи, которые были, в отличие от мастеров, ещё в крепости, я отправил их в сопровождении одного из офицеров в Петербург, с ними и Красильникова. Составил я паевой договор будущего товарищества, где доля принадлежала Черепановым, доля Красильникову, а две оставшихся мне. Компания должна была, кровь из носа, к моему приезду сделать два паровых двигателя, один для парохода речного, другой для пароходки, что будет ездить по рельсам Царско-Сельской дороги. На это дело дал я им 50000 и вольные для членов семей, подписанные мной лично.
Управленцы демидовских заводов за отбор у них лучших мастеров были мною втихую недовольны, но перечить в открытую не смели. Я же, при них и свите написал письмо, лично Демидову в Италию, с просьбой отпустить Черепановых со службы, а их семьи передать в крепость мне, за что обещал быть ему в будущем другом и покровителем. Сообщил ему так же об образовании мной компании *Черепановы и Красильников*, о распределении в ней доходов и, пообещав одну из первых *пароходок* подарить Демидову. Перечёл письмо ещё раз вслух. запечатал и передал в руки фельдъегерю. Разумеется, отец прочтёт, но отказать, как и Демидов, в такой малости не должен. Но воля отца чуется мне и здесь, особенно во время балов, где мне по его повелению приходиться ограничивать себя в танцах, всё более вальсируя с почтенными матронами.
Глава 2
Я, наверное, шизофреничка, ну если нет, то истеричка точно. Ужу месяц не подхожу к компьютеру, боюсь, что опять руки мои заживут своей жизнью, а от выражения своего лица буду падать в обморок. Я в тот раз минут пять в прихожей пролежала, отходняк ловила, подружки уже уходить собрались, благо на лавочке перед подъездом тормознулись с пацанами потрепаться. Когда я им рассказала, что сознание теряла, все всполошились, решили, что у меня швы разошлись послеоперационные. Мама меня даже в больницу возила, рентген там, то да сё, но нет, всё в ливере соответствует своему назначению. Ну всё, месяц отбоялась, пора и честь знать, ну подумаешь рука пару раз дернется, от меня не убудет, а надо мной уже в классе смеются, ладно месяц в больнице, но за месяц дома можно было в чат выйти! Такое воздержание до добра не доводит, так моя старший товарищ сверху, Света Терская, меня учит. Так что сегодня, кровь из носа в нет, на Five зайду, доклад, опять же найти надо, и так тянула сколько, мыло проверю, в курене посижу. Нет, не надо бояться, я девочка взрослая, выдержу, так что *от винта*!
Альтернативная История. Российская Империя.
Июнь 1837.
31 мая прибыли в Тюмень, сильный дождь, но люди его не замечали, толпились, как везде, но город не большой, так что в сравнении с другими и толпа не толпа. Вот только через реку местную, Туру, долго переправлялись, половодье. Встречал хлебом-солью голова местный Иконников. Наставник хотел в первый же день представить мне местных декабристов, но я был изрядно вымотан и пошёл спать, а ночью опять накатило. Как и ранее детские руки на неизвестном устройстве из, по-видимому, будущих времён, светящийся ящик с необычным русским шрифтом. В этот раз я встретил всё гораздо спокойнее, почти как данность. Да, именно так я и решил, что это будущее, или так, или я сумасшедший. Вот детская рука пробежала по буквам на коробочке – С-Т-А-Л-И-Н. Странное имя, а может фамилия, но каких только родов на Руси не было, значит, есть и Сталины. Странник мигнул и выдал новый лист, вот это да! Из народа, своим горбом на трон! Сколько, сколько? Да у нас в России столько и не живёт, как же можно столько убить? Так, подробности, из декабристов следующего века, соратник тамошнего Пестеля, любимый ученик, с мясом выдравший бразды правления революционными массами из холодеющих рук предшественника, натравил тамошнее Северное общество на Южное, а потом расстрелял выживших. Великий человек! Если бы у моего отца был такой сын, он бы им гордился. А декабристы опасны, очень опасны, дай им волю, всех перебьют ради своих идеалов. Гноить надо, без права на жизнь, и чиновников, которые государство до февраля довели, но этих исключительно в тихую, эти крысы очень живучи и топить их надо очень аккуратно, предварительно найдя замену, а на их место честных и преданных. Нет, это я не серьёзно, даже отец находит только преданых, но отнюдь не бессеребряников. Надо искать, нашёл же я Черепановых и Красильникова, так, постепенно, помаленьку, там человечек, тут полчеловечка
Что это она опять нажимает? Картинки битв, вот это сражения! Вот это оружие, понимаю Сталина, ради обладания таким оружием и миллионов не жалко! Но если можно поберечь солдат, то нужно сокращать потери, а декабристов и чиновников по России тысяч сто наберется, а не миллионы, как пишет Сталин, незаменимых людей нет. Система ГУЛАГ, вот это каторга, вот это размах! Строительство массовое железных дорог, вот на картинке впереди паровоз с краном укладывает шпалы. Этак Царско-Сельскую за месяц можно было бы построить! Оружие, ну набери слово ОРУЖИЕ, ну пожалуйста! Не слушает, впечатление такое, что слышит, а набирать надобное не хочет, руки дрожат почему-то. Щелчок, встаёт из-за стола, идёт в другую комнату, наливает кружку горячей воды из прозрачного сосуда. Берёт отливающий металлом пакетик на котором написано – 3 в 1, высыпает его в воду. Так это же кофе, только вкус странный. Примерно так отличается мясной суп во дворце от пустых щей у того бедного крестьянина, которому я пожаловал 100 рублей. Так, дорогуша, взбодрилась? Теперь на место и набери мне оружие, хорошая девочка, хорошая, идём. Успокоилась, вернулась, села, стала перелистывать страницы этой светящейся книги, туда, туда. Стоп, явно оружие, туда, Оружие 19-го века, середина. Револьверы? Кольт? Биография, ну пусть будет биография. Вот порадовала! Опять нервничает, вернулась к Сталину, затем от него перешла к местному бородатому Пестелю-Ленину, тот похож на слегка опустившегося педагога-холерика. Так, вот что они с дворянством сделали. Опять Николай 2-й, затем Александр 3-й, сын? А вот и я, взорвали, паскуды, без ног оставили, лучше уж канделябром, опасные, жутко опасные, вешать, вешать и еще раз вешать.
С этими мыслями я и проснулся, утром привычная программа, а вот потом повздорил с Наставником. Василий Андреевич показал мне ссыльных, рассказывал мне о их нелёгкой судьбе, но сон был ещё свеж, так что разжалобить, как обычно, он меня не смог. В пику этому направил с фельдъегерем тут же написанное письмо, вот строки из него: *Мне было бы чрезвычайно приятно, милый папа, если возможно, чтобы принесть этим разбойным людям более надлежащее применение, с большей полезностью, ибо дух их ещё не сломлен и только тяжёлая работа вылечит их от глупых мыслей!* С Жуковским, которому я прочёл письмо, жутко повздорили. На мои высказывания, что поощрять новых Пестелей, а верёвки, как-нибудь, научусь и покрепче делать, чтобы не рвались не вовремя, Учитель опять стал давить на чувства и на мнение Европы. Но умирать безногим от взрыва или в тёмном подвале быть расстрелянным с семьёй почему-то жутко не хотелось. Простой народ царя пока ещё любит, вот его преданность и надо беречь.