Окно в Париж для двоих
Шрифт:
Глава 1
Лицо сделалось вздувшимся, красным и некрасивым. Ладони, сдавившие виски, тянули веко, делая ее похожей на некрасивую, зареванную азиатку. Слезы, размером с фасолину, закапали ее письменный стол, вернув ему на время исчезнувшую с годами полировку. Прямо там образовалось целое озеро сейчас. Озеро ее слез…
Надо было немедленно успокоиться, взять себя в руки и перестать реветь. И она пыталась, но стоило подумать, почему люди такие дураки, как озеро на ее письменном столе немедленно пополнялось новой порцией влаги.
Почему
К людям-дуракам Даша относила прежде всего своего непутевого брата Леху. Именно он явился причиной ее полуторачасовых рыданий. Точнее, его неожиданное решение уйти из семьи. Правда, в момент скандала Лехи и его супруги Варвары, свидетелем которого Даша оказалась, она не уловила конкретики. То есть Леха ни разу не сказал об этом прямо. Орал что-то про измученную душу, про одиночество, про боль, которая не проходит, и… про не разогретый вовремя обед, невыглаженные рубашки и невыстиранные носки. Но вот про свой уход от Вари и сыновей…
Нет, этого точно не сказал. Об этом очень громко, точнее, истерично заявляла без конца Варвара. И призывала его рассказать сестре всю правду. А Леха…
Леха изумленно таращил глаза, мотал головой, то и дело крутил правым пальцем у правого виска и все время твердил одно и то же:
— Ты че, Варька, дура, что ли?! Ты дура, да?!
Варвара отвечала неизменно одно и то же:
— Я не дура!!! Это ты козел!..
И потом все сначала и в той же последовательности. Прерывались супруги лишь на перекур. Варька хватала свою пачку сигарет и неслась на балкон. Леха хватал свою и топал на лестничную клетку. Он всегда там курил. У него там даже собственная пепельница имелась: жестяная банка из-под чая с высверленными дырочками по диаметру горловины.
Когда перекур заканчивался, супруги снова сходились в гневном поединке. Они скандалили с таким упоением, с такой неиссякаемой энергией, что порой Даше казалось, что они получают от этого удивительное удовольствие. Но потом вдруг Варвара расплакалась вполне натурально и вполне натурально упала в обморок.
Хвала небесам, дети были в этот день у ее родителей, иначе к Вариным слезам прибавились бы еще и вопли мальчишек. Они бы непременно напугались распростертого на пятнистом ковре гостиной тела матери. Лешка и тот напугался. Даша тут же подлетела к Варе, отослав брата за водой и лекарствами на кухню. Склонилась над ней, а та вдруг открыла глаза и подмигнула, прошептав:
— Молчи, Дашка, пускай попрыгает, козел!
Козел перепугался конечно же. И напрыгался вволю, и чувство вины его едва не задушило. Ну а уж когда Варвара «пришла в себя» и принялась слабым умирающим голосом составлять устное завещание, умоляя не оставлять после ее смерти мальчишек, Леха совершенно рассопливился и принялся покрывать поцелуями тело жены с головы до пяток. А этими пятками, между прочим, Варька шлепала по пыльному полу лоджии, когда выскакивала на перекур.
И это умные люди?!
Даша, воспользовавшись моментом, тихонько просочилась в прихожую. Сняла с вешалки свою куртку, сунула ее под мышку, натянула сапоги и вышла на лестничную клетку. Дверь за собой закрывала, боясь дышать. Даша прислушалась, приложив ухо к двери, — тишина. Никто не поспешил за ней следом — значит, мировое соглашение сейчас заключается прямо на том же пятнистом ковре в гостиной, где теряла сознание притворщица Варвара.
Даша ее не осуждала — нет! Как раз напротив, считала, что Лехина жена — молодец. В любви и войне, как известно, все средства хороши. У Варьки вот были свои. Но…
Но все равно до боли в сердце было жалко Леху. Так жалко, что, вернувшись в свою квартиру, которая осталась после смерти родителей и которую Леха даровал ей, переехав на жилплощадь супруги, Даша разрыдалась.
Начала рыдать еще у порога, стоило двери за ней закрыться. Стянула с себя сапоги. Закинула куда-то в угол куртку, туда же полетела и сумочка. Прошаркала в свою детскую спальню, уселась за стол и… просидела там, рыдая, целых полтора часа.
Леха позвонил ближе к вечеру.
Даша как раз немного успокоилась, приняла душ и, облачившись в толстенный, как валенок, халат, сидела на кухне и ужинала набившей оскомину яичницей.
— Привет, сестрища, — шепнул виновато в трубку брат и засопел тут же, засопел. — Ты уж прости нас, дураков, лады? Разошлись, как самовары тульские, а ты небось ревела потом час.
— Полтора, — уточнила Даша, снова почувствовав отвратительное покалывание в глазах.
— Что — полтора?
— Полтора часа ревела.
— А-а-а… — протянул Леха.
И Даша тут же представила, как тот запрокидывает почти налысо стриженную голову, и виновато крутит ею из стороны в сторону, и зажмуривается, и жалеет ее, жалеет — свою маленькую, осиротевшую не ко времени сестренку.
— Леш, ты это… — Даша снова заплакала, не удержалась, она ведь тоже жалела его, всегда жалела, а любила еще больше. — Ты только от Варьки не уходи, идет?
— Да ты че, Дашунь? Сдурела, да? Да разве я пацанов кому отдам своих?! Ага, щ-щас, размечтались!!! Придет какой-нибудь пентюх чужой и станет им пальцем тыкать и указывать, да?! Ни хрена так не получится, сестрища!
— А чего же тогда Варька говорила? — Крупная слеза шлепнулась в самый центр яичного желтка, бриллиантово блеснув в свете кухонного светильника.
— Варька, она любит всякий вздор молоть, чего ей! — хохотнул Леха, но совсем не весело, а с печалью какой-то маетной. — Ты не слушай ее, Дашунь, не слушай. Ты вот лучше расскажи старшему брату, как провела минувшие выходные? Ездила к Татьяне на дачу?
— Ездила, — вздохнула Даша, ткнув вилкой в собственную слезу, застывшую на оранжевом яичном кружке.
— Ну! И как там? — воодушевился моментально Леха.
— Как обычно бывает на таких вечеринках. Сначала носились с мангалом по участку, не зная, куда его лучше пристроить. Пока носились, пару раз приложились к стаканам. Пока устанавливали — еще по разу. Пока костер, пока угли, пока мясо жарилось… — Даша еле успела подавить еще один тяжелый вздох и, чтобы не расстраивать брата, закончила с фальшивой радостью: — Короче, мясо все мне почти досталось. Есть было уже некому.