Окно в природу-2002
Шрифт:
— Поглядите-ка… — повела нас Агафья взглянуть на усадьбу с реки.
Одна из избушек была покрыта оцинкованной жестью и ослепительным зеркалом сияла на солнце.
— Ты, Агафья, теперь как «новая русская»…
Агафья вполне понимает значенье этих двух слов и, смущенная, ухмыляется. Крышей она любуется и радуется, как ребенок игрушке. Залетевший сюда «большой человек» из Новокузнецка, оглядев протекавшую Агафьину конуру, распорядился с вертолетной оказией доставить железо. А два мастера из Таштагола, съев между делом козла, соорудили крышу, на которую Агафья теперь почти молится.
Под крышей, правда, все осталось по-прежнему — посуда, мешки,
— Вот порадовался бы Карп Осипович…
— Да, тятенька-то и в помыслах не мог увидеть такое, — согласилась Агафья. Она так гордилась замечательной кровлей, что неожиданно согласилась влезть по лестнице на чердак и, свесив ноги, сфотографироваться.
Каждый по-своему прав
Когда окончились разговоры о новостях и постройках, дело дошло до гостинцев. Их раздача была всегда приятным для всех ритуалом. Перечислить подарки имеет смысл для того, чтобы знать вкусы и нужды робинзонов тайги. По традиции в этот раз: батарейки, лампочки, лимоны, мешки с сахаром, мукой и крупой. По просьбам: Агафье и Наде — куски сатина, ситца, фланели; Ерофею — чай, сало, удилище, лески, крючки, ремень для протеза, бинты, мази, лекарства.
Детскую радость Агафьи вызвала привезенная другом моим Николаем Николаевичем Савушкиным посуда: белые, расписанные вишенками кастрюльки — от крошечной до большой — и столь же нарядный чайник. Агафья полдня ходила, не выпуская его из рук.
Привез я Агафье присланную с Украины посылку. Вещи в ней были для таежницы явно не подходящие, но решил привезти — посмотреть, как примет. Достаю по порядку. Джемпер в серебряных блестках, юбка и кружевная ночная рубашка вызывают снисходительную улыбку. А когда из мешочка я вынул превосходный бюстгальтер, Агафья расхохоталась: «Козлу на рога повесить…» Но варежки и аккуратный, с цветной каемкой платочек явно пришлись ко двору. Варежки спрятаны были на печке («Зима-то у нас стояла — тридцать семь градусов»), а платочком Агафья накрылась и целый день щеголяла в нем, надев также свежее платье и резиновые сапоги. Пишу об этом с улыбкой. Агафья, по натуре смешливая, задает такой тон.
А разговор серьезный состоялся в хижине под оцинкованной кровлей после обеда. На вопрос: «Как живется?» — Агафья вздохнула:
— Не сладко живется. Болезни…
Болезней много. Все они связаны с простудами, с тяжкой работой. Лет Агафье немного (пятьдесят семь), но и немало при постоянной борьбе за существование. В начале минувшей зимы, пойдя за сеном (десять километров в горы), они с Надеждой застигнуты были метелью и две ночи провели без сна у костра. Нелегко работать и в огороде, лежащем на крутом склоне, собирать кедровые шишки. И домашних дел прорва. А болезни часто укладывают в постель.
Лет двенадцать назад, поверив в таблетки, Агафья стала много их потреблять, полагая, что «все на пользу». Потом, считая, что есть от таблеток и вред, обратилась к лопухам репейника, к лесным кореньям и травам, какими лечились в семье. Но всегда Агафья просила привозить ей мази для растиранья. В этот раз такой просьбы я в письме не увидел. Оказалось, какой-то умник внушил таежнице: «черточки» (штрих-код) на упаковке — «знак дьявола». Объяснить, что это все чепуха, не удалось. «Нет, Василий Михайлович, этот знак нехороший, я и в книгах читала: знак будет». Спорить с Агафьей немыслимо, в чем уверена — не отступит.
— Как живут остальные?
— Все в трудах. Иначе не можно. Ерофей каждодневно пилит, колет и носит в мешке дрова. А каково это, с одной ногой-то? И у Надежды много трудов.
— Ну а как меж собой?
Этот вопрос, присмотревшись, задавал я два года назад. Увидел теперь: ничто к лучшему не изменилось. Живут все трое недружно, каждый «своим домом» — свой хлеб, куры и козы свои. Общие заботы как-то объединяют, но больше ссор. Обнаружить тут правых и виноватых нельзя, послушаешь: каждый по-своему прав. Налицо то, что называется «психологической несовместимостью». В изолированных условиях (космос, тайга, полярные станции) проявляется это с особенной силой и нередко кончается драмой. Прибавим сюда несходство сильных характеров, разность условий, в которых все вырастали, прибавим строгости «лыковской веры». О подробностях отношений писать невозможно, не нужно. Даже Ерофей не стал ни о чем говорить: «Что ты! Они потом обе меня съедят, скажут: не дело болтать». Трое людей живут, скованные одной цепью — податься каждому некуда. Терпят друг друга, и то хорошо.
Юбилейная встреча
Двадцать лет назад так же вот летом познакомился я с семьей Лыковых. От нее осталось двое — отец, Карп Осипович, и младшая дочь. Все было интересным в этом эксперименте, поставленном самой жизнью, — тридцать два года житья в отрыве от людей. Как выжили? Чем питались, как одевались, добывали огонь, чем освещали жилище, как охотились, ловили рыбу, вели счет времени, боролись с болезнями? Обо всем отец с дочерью рассказали. На вопрос, что же было трудней всего в той жизни, глава семьи отвечал: «Хлебать без соли».
Двадцать лет подряд в разные времена года, иногда два-три раза в году бывал я у Лыковых, стал для них человеком близким. Поначалу интересовала меня прошлая жизнь семьи, но постепенно стало интересно наблюдать, как «жизнь мирская» влияла на прежних отшельников. Наблюдение главное: Лыковы были поражены открытьем, что люди не только не сделали ничего им плохого, но проявили к ним участие, милосердие, во многом и помогли.
Жалеют ли они, что встретились с «миром»? Ответ для меня был ясен давно, но все же я как-то спросил Агафью об этом, и она ответила твердо: «О чем говорить. Мы так плохо кормились, так обносились и так скудна и скушна была жизнь, что, встретив людей, мы решили: их Бог послал». Лыковы при каждом удобном случае стремились в лагерь геологов («побывали за четыре года шестнадцать раз»), попытались сделать лодку, чтобы бывать у геологов чаще, в любое время.
Я побывал у Лыковых четыре года спустя после их первой встречи с людьми и в то лето узнал о смерти трех членов семьи. Первая мысль: «Подцепили, общаясь с людьми, какую-нибудь болезнь» — при тщательном исследовании не подтвердилась. Все трое умерли от разных болезней. Но ясно было: что-то общее способствовало ослаблению организмов. Это общее — стресс, пережитый всеми, он ослабил сопротивляемость прежним болезням, но сказалась и угнетенность уходом из жизни близких людей. (Эффект домино. Наталья это почувствовала: «Умру от горя».) «Но если бы с людьми не встретились?» «Все бы поумерли. И я тоже. Наша жизнь тогда на ладан дышала», — сказала Агафья.