Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы
Шрифт:
– У вас все, товарищ Пустельга? – голос наркома был тих и невыразителен.
– Так точно, – как можно тверже ответил Сергей, стараясь не показать волнения. Докладывать на коллегии НКВД ему еще не приходилось.
– Прошу вопросы... – нарком устало прикрыл глаза.
– Так что ж это выходит? – тут же вскочил плотный мужчина с петлицами комбрига. – Никто, значит, не виноват? Четверо сотрудников погибли, враг народа скрылся...
Пустельга понял, что придется отбиваться, и отбиваться всерьез.
– Я не утверждал, что никто не виноват. Я лишь хотел подчеркнуть, что мы все недооценили врага...
– Кто – все? Я? Товарищ Ежов? Извольте уточнить, старший лейтенант!
Слово «товарищ» было пропущено – случайно или преднамеренно.
– Виноваты многие, – Сергей тряхнул головой, словно пытался отогнать невидимую муху. – Товарищ Айзенберг не имел всей необходимой информации по «Вандее», а значит, был в какой-то мере дезориентирован. В частности, он не знал о предупреждении сотрудника Иностранного отдела Арвида о подготовке терактов в самой Столице...
Пустельга перевел дух. Критиковать покойного майора не хотелось, но от него требовали правды.
– Товарищ Айзенберг не перепроверил информацию, полученную якобы от соседа Корфа Василия Лихачева, которого на самом деле не было в Столице. Кроме того, нельзя было так, нахрапом, врываться в квартиру...
– Достаточно, – голос Ежова был по-прежнему скучен и невыразителен. – Значит, никаких следов?
– Не совсем так...
Найти удалось мало. Квартира № 15 принадлежала арестованному месяц назад инженеру; тот, кто готовил засаду, попросту снял с дверей печати. В самой квартире никого не было.
– Следов почти нет. Однако неизвестный позвонил нам по телефону. По внешнему номеру – не через коммутатор. Этот номер знали только здесь, в Главном Управлении. При беседе со свидетелями сотрудники группы давали справочный...
– То есть... – не выдержал товарищ Фриневский. – Значит, у Корфа есть агент в Главном Управлении?
– Не обязательно у Корфа, – уточнил Пустельга. – Мы вообще не знаем, был ли Корф в тот день в Столице. Но те, что готовили засаду, явно имели какую-то информацию...
По кабинету пронесся гул, и Сергей почувствовал себя крайне неуютно. Еще бы! Он, без году неделя сотрудник Управления, обвиняет коллег в том, что среди них имеется вражеский агент!
– А может, все было проще, товарищ Пустельга? – осторожно поинтересовался Фриневский. – В конце концов, мог проболтаться кто-то из группы Айзенберга. Девушке своей рассказать, например...
– Да, конечно, – тут же согласился Пустельга, внезапно сообразив, что зря разоткровенничался. Ведь вражеский агент мог преспокойно присутствовать в данный момент в этом самом кабинете!
– Я просто предположил...
– Предположил! – буркнул кто-то. – Думать надо, прежде чем языком чесать...
– Товарищ Пустельга абсолютно прав, – негромко произнес нарком, и шум разом стих. – Очищение аппарата от троцкистско-зиновьевских и прочих двурушников – наша важнейшая задача, товарищи! Что еще не ясно?
Больше Сергея ни о чем не спрашивали, и через пару минут он уже покидал кабинет наркома. Все кончилось относительно удачно. Расследование ему было велено продолжить, но уже в новом качестве – руководителя того, что осталось от группы «Вандея».
В кабинете № 542 Пустельгу ждали его новые подчиненные. Группа «Вандея» состояла теперь из самого Сергея и тех, кто уцелел от старой. Лейтенант Карабаев уже вышел из больницы, где пролежал три дня с легкой контузией, вторым же был срочно отозванный из отпуска старший лейтенант Михаил Александрович Ахилло.
Все дни, пока шло следствие, Сергей внимательно присматривался к своим сотрудникам. Карабаев стал понятен практически сразу. Таких молодых лейтенантов Пустельге часто приходилось встречать и на Украине, и в Ташкенте. Семья Прохора жила в маленькой деревеньке где-то под Омском. Отец был убит семеновцами, шестерых детей выхаживала мать, работавшая в батрачках у местного мироеда. Ничего удивительного, что Прохор в четырнадцать лет стал селькором, в пятнадцать стал служить в местной милиции, а еще через год попал в Омское училище наркомата внутренних дел. Карабаев был серьезен, неулыбчив и необыкновенно старателен. В характеристике из личного дело особо подчеркивались его «классовая непримиримость» и «бескомпромиссная ненависть к врагу».
Второй член группы, старший лейтенант Ахилло, в день гибели Айзенберга был в Сочи, в ведомственном санатории. Заглянув в его личное дело, Пустельга удивился – и было от чего.
...Ахилло звали вовсе не Михаилом, а Микаэлем. Странные имя и фамилия объяснялись просто: старший лейтенант происходил из артистической семьи, его родители были актерами одного из разъездных театров. В первые же месяцы службы в органах Ахилло удостоился двух благодарностей наркома. После училища был оставлен в Главном Управлении, к двум благодарностям прибавились еще три, а год назад Микаэль был награжден орденом Боевого Красного Знамени.
Сергей был немного смущен – предстояло командовать едва ли не героем. Он ждал, что увидит чудо-богатыря, но когда на третий день дверь старший лейтенант Ахилло изволил прибыть, Пустельга удивился еще более. В дверях стоял невысокий смуглый парень совершенно штатского и даже какого-то несерьезного вида. Стоял как-то странно, широко расставив ноги, левая рука в кармане, в правой – дымящаяся папироса. И взгляд был соответствующим – рассеянным, чуть снисходительным, а по красивому горбоносому лицу блуждала праздная улыбка.
Сергей не стал призывать подчиненного к порядку. Он встал, внимательно поглядел на развязного старшего лейтенанта – и тоже усмехнулся. Несколько секунд они глядели друг на друга, затем Ахилло улыбнулся еще шире, мгновение – и папироса куда-то исчезла. Щелкнули каблуки, последовал рапорт по всей форме. Впрочем, при неизбежной процедуре знакомства, Ахилло сразу же назвал его по имени. Пустельга не возражал, и сам Ахилло отныне стал для него просто Михаилом.
Вскоре выяснилось, что смуглый старший лейтенант умен, начитан, знает всю Столичную «публику», а также является завсегдатаем местных театров. При этом он, к удивлению Пустельги, прекрасно ладил с Карабаевым, который обращался к нему уважительно, причем исключительно по званию.