Око Силы. Трилогия. 1991 -1992 годы

Валентинов Андрей

– Что случилось, Николай? – Ольга недоуменно оглянулась.

– Разве вы не слышите? Кто-то кричит!

– Но здесь тихо!..

Николай прислушался. Вдалеке кто-то плакал, за тем послышались грубые голоса, вновь раздался душераздирающий крик. Келюс посмотрел на девушку, та отрицательно покачала головой.

– Значит, брежу, – стараясь быть спокойным, рассудил он. – Пойдемте дальше.

Коридор казался бесконечным, крики не утихали, и временам Николай начинал думать, что он действительно бредит. Внезапно возле одного из перекрестков он услыхал звук шагов. Кто-то шел по проходу.

– Назад, – шепнул он, но было поздно. Из-за поворота показались трое. Келюс прижался к стене, пытаясь заслонить девушку. Пистолет, который он забыл снять с предохранителя, застыл в руке.

...Двое незнакомцев держали в руках короткие карабины с блестящими лакированными прикладами. Но не это поразило Николая. Форма! Странная форма без погон с большими лазоревыми петлицами, какую он видел только в кинофильмах. Двое конвоировали третьего – кого-то невысокого, руки которого были схвачены сзади стальными наручниками. Конвоируемый шел, пошатываясь, один из людей в форме лениво толкнул его прикладом...

– Николай, что с вами? Здесь никого нет!

Лунин понял, что девушка ничего не видит. Он помотал головой, надеясь прогнать видение, но ничего не изменилось. «Лазоревый» вновь толкнул человека в наручниках. Внезапно один из конвоиров посмотрел на Келюса, затем повернулся, что-то сказал другому. Теперь уже оба «лазоревых» смотрели в его сторону, и Лунин с ужасом понял, что они его видят.

– Ольга, – шепнул он, прижимаясь затылком к холодной стене. – Я, кажется...

Девушка достала платок и вытерла холодный пот, проступивший у него на лбу. Келюс задыхался. Он видел, как конвоиры о чем-то переговариваются, слышал растерянные, злые голоса, затем один из «лазоревых» стал поднимать карабин, и Николай понял, что пуля в этом карабине – настоящая. По крайней мере, для него.

Внезапно Ольга, что-то прошептав, резко подняла руку, и в ту же секунду лица «лазоревых» стали расплываться, фигуры побледнели и начали медленно исчезать. Наконец они пропали без следа, и сразу же стихли крики. Келюс удивленно оглянулся. В пустом подвале было спокойно и тихо, только где-то вдалеке еле слышно капала вода.

– Фу-у! – покачал головой Лунин, понемногу приходя в себя. – Этак и вправду можно сквозануться.

– Я видела, что вам стало плохо, Николай, – Ольга присела рядом. – Я не знала, чем вам помочь. Тогда я прочла Трисвятие, меня научила няня...

– Спасибо няне!

Келюс чувствовал, что ему стало легче, даже боль отступила, и он смог наконец свободно вздохнуть.

– Ну, пошли?

Вскоре они добрались до конца коридора. На противоположной стене висел большой распределительный щит, влево и вправо шли узкие проходы.

– Направо? – предложил Лунин. Они свернули в проход, и сразу же стало темнее. Они были уже на середине, как вдруг Ольга замерла, схватив Келюса за руку. Стены подвала содрогнулись, откуда-то донесся грохот, лампочка, висевшая в конце коридора, закачалась.

– Дверь, – понял Николай, – наверное, гранату подвесили к замку. Пошли, Ольга. Надо успеть!

Сзади уже слышались голоса, и Николай ускорил шаг, насколько позволяла раненая рука. Под ноги стали попадаться старые трубы, пустые банки из-под краски, какие-то ржавые бидоны. Через минуту они уже были в конце прохода перед невысокой деревянной дверью. К счастью, она оказалась не заперта, и спустя мгновенье Келюс и Ольга зашли в небольшую квадратную комнату, сразу показавшейся Лунину знакомой.

...Он уже был здесь, в этой комнате, где стояли деревянная тумбочка с инвентарным номером и старый стул, а на полу лежал маленький потрепанный коврик. Только тогда Николай заходил сюда через другой вход, который теперь был закрыт огромной стальной дверью, находившейся посередине противоположной стены.

Сзади послышались крики. Келюс выглянул наружу – по проходу бежали несколько человек, одетых как-то странно. Уже захлопнув дверь и задвинув засов, Николай сообразил, в чем дело: они были в черных куртках, но не таких, как у бандитов Волкова, а иных, похожих на те, которыми костюмеры обычно наделяли актеров, игравших комиссаров в историко-революционных эпопеях.

– Надо открыть, – заметил он, подходя к стальной двери. – Надеюсь, она не заперта.

Николай хотел добавить, что, если дверь не удастся открыть, их заботы скоро кончатся, но вовремя спохватился. К счастью, бегло осмотрев стальное устройство, Лунин понял, что дверь закрыта только на засов.

– Помогите, Ольга, – попросил он, и они вдвоем попытались сдвинуть дверь с места. Первая попытка не увенчалась успехом, они нажали снова, и тут совсем рядом, в только что покинутом коридоре, послышался шум. В дверь ударили чем-то тяжелым.

– Открывай, контра! – прокричал молодой, мальчишеский голос, наполненный до самых краев злостью.

– Нажали, – шепотом скомандовал Николай. Они вновь навалились на засов, и стальная щеколда, наконец, стала медленно сдвигаться с места. В дверь вовсю колотили, но она держалась.

– Еще чуток!

Засов открылся, и тут совсем рядом что-то сухо треснуло. Пуля, пробив деревянную дверь, щелкнула о металл у самого виска Ольги.

– Открывай! – орали в коридоре. – Все равно порешим контру!

Вновь ударили выстрелы. Николай понял, что они могут не успеть – двери находились одна напротив другой, и, даже стреляя вслепую, можно было не промахнуться. Но тут Ольга, чуть прищурившись и сжав губы, прицелилась и нажала на спуск. В небольшой комнате грохот браунинга оглушил. За дверью послышался крик, девушка выстрелила еще дважды и не торопясь спрятала пистолет.

– Да простит меня Бог, – прошептала она, медленно перекрестившись.

Вдвоем они потянули за огромное стальное кольцо. Дверь со скрипом открылась, и в ту же секунду в глаза ударил мерцающий светло-молочный свет. Келюс почувствовал, как его охватывает легкое пульсирующее тепло. Скантр заработал, Лунин схватил Ольгу за руку, и они шагнули прямо за переливающуюся завесу. В дверь вновь ударили чем-то тяжелым, но они были уже по другую сторону барьера. Светящаяся завеса осталась за спиной, а вокруг расстилалась звенящая капелью темнота столичных катакомб.