Око за око
Шрифт:
— А ты ручаешься, что они примирятся?
— Куда они денутся! Как-никак, Вишневецкие братья, а Мнишек тесть Константина. Да и все равно им с этого перепадет, так что они не будут в обиде.
— И как много им перепадет? — Взволнованно спросил Ярослав. — На что купилась вся эта братия?
— Ярослав, здесь точно никого нет?
— Я тебя что, обманывал когда, что ли?
Гришка, не обращая внимания на слова Ярослав, тихонько выглянул за дверь, затем закрыл ее на щеколду, и только потом шепотом рассказал, какой же ценой была куплена Сигизмундова помощь.
— …И
Ярослав слушал Отрепьева не перебивая, с круглыми от удивления глазами, и решился ответить Григорию, только когда тот, беспокойно заерзав на стуле, наконец прервал свой долгий рассказ.
— Знаешь, что, Гришка, ты, конечно, волен поступать, как тебе того хочется, но скажу сразу: что-то перестала мне нравиться эта затея, — недовольно сообщил Евсеев. — То, что ты всю казну на этих поляков выпотрошишь, это еще полбеды, но какой же из тебя царь выйдет, коли ты направо и налево земли раздавать будешь?
— Вот так да! Не ожидал от тебя, Ярослав! Да неужто ты и впрямь думаешь, что я все обещанное выполнить собираюсь? — возмутился Григорий.
Ярослав недоуменно примолк: то, что данное слово можно не сдержать, никак не укладывалось у него в голове.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — прервал размышления Ярослава Гришка. — О том, что если что-то обещаешь, то это во что бы то ни стало нужно сделать, тем более, когда бумага подписана. А вот я возьму и не сделаю. И что тогда? Конец света настанет? Мир перевернется? Скажи? — повышая голос, разошелся Отрепьев.
— Да тысячи людей не сдерживают своего слова, так почему я должен его сдержать? — беспокойно ходя из угла в угол, продолжал Григорий. — Если уж на то пошло, план мой с самого начала был ложью. Так почему же, до сих пор руководствуясь обманом, я должен внезапно стать праведником?
— Что ж, — внезапно перестал горячиться Отрепьев, — если я стану царем, то непременно спрошу у тебя совета, стоит мне сдержать слово или нет.
— Да ты чего так распетушился-то? — вопросом ответил Ярослав на всю эту пылкую речь Отрепьева. — С чего ты взял, что я заставляю тебя выполнять все требования поляков? Но ведь ты подписал бумаги, так что поляки потом смогут тебя прижать. Кто знает, чем это может обернуться? Тревожно мне, Григорий, вот и все. Нехорошо на душе как-то.
Внезапно Евсеев ощутил легкое покалывание в пальцах левой руки и, не задумываясь, поднял ладонь. Словно подтверждая мрачные предчувствия Ярослава, злополучный перстенек, будто налившись кровью, горел ровным алым пламенем.
— Ты чего, Ярыш? — заметив, что Ярослав, словно окаменев, с бледным лицом уставился на собственную руку.
— Ты видишь, Григорий? — странным голосом обратился Евсеев к другу, протягивая ему руку.
— Что, Ярослав, все еще болит? — участливо спросил Отрепьев, подумав, что Евсеев еще не оправился после падения.
— Болит, Григорий, болит, — в очередной раз убедившись, что никто, кроме него самого, не замечает удивительных свойств перстенька, вздохнул Ярослав. — Душа у меня болит…
Глава 33
С
Одни верили в то, что Отрепьев и есть истинный сын Иоанна, другие, надеясь на смуту, просто-напросто решили поживиться, а третьи, как в свое время Евсеев, шли в Самбор от безысходности. Кто-то, не имея за душой ни гроша, приходил пешим, кто-то приезжал конным, во всеоружии…
Так или иначе, всех этих людей связывало одно — надежда. Надежда на то, что явление Димитрия, истинного ли, мнимого ли — все равно, но что-то изменит в их судьбах.
Их ожидания и в самом деле были не напрасны: ни мнимый царевич, ни его покровители, ни Ярослав, в конце концов, не желали медлить — теперь у самозванца было все необходимое, чтобы попытаться отнять у Годунова корону.
Однако после того как первая радость самозванца и его свиты прошла, стало ясно, что набранное войско все же слишком мало и слабо для такого важного дела — необходимы были еще союзники — более сильные и многочисленные.
В общем-то, главным образом Отрепьев рассчитывал на казаков: их огромное буйное племя как нельзя больше подходило для этой цели. В том, что казаки примкнут к рядам мнимого царевича, сомнений не было…
Хмурым сентябрьским утром в кабинет Мнишека было созвано пять человек. Точнее, четыре — Отрепьев, бывший зачинателем этой встречи, пришел сюда сам. Ярослава, зашедшего из этих пяти последним, изумило прежде всего то, как серьезны были их лица — ни тени улыбки даже у обычно озорного Григория.
— …Донские казаки должны составить основную силу нашего войска, — с жесткостью в голосе говорил Григорий Свирскому — высокому, плотного сложения человеку с огромной головой. — Огромнейшая часть казаков была казнена Годуновым за разбои, так что мы с легкостью заручимся их поддержкой.
— Сия грамота, — протягивая бумагу Свирскому, сообщил Отрепьев, — призывает их встать под знамена сына Иоаннова, которому они присягали в верности.
— Отправляя тебя с сим важным поручением, — смягчаясь, продолжал Гришка, вверяю тебе не только свою судьбу, но и будущее счастье тысяч людей. Посему надеюсь на рвение и радение в нашем деле, которое не останется без благодарности. Пока же пан Мнишек выдаст вам все необходимое…
«А ведь Гришка и вправду рожден для того, чтобы царствовать», — подумал Ярослав, глядя на то, с какой серьезностью Отрепьев отдает распоряжения.
Тем временем, пока Свирский толковал с Мнишеком, Отрепьев уже обратился к другому стоявшему здесь человеку — остерскому старосте Ратомскому:
— Вам же, Михайло, предстоит другая задача. Весть о моем спасении, вне всяких сомнений, достигла уже и пределов России. Однако прежде нам предстоит пройти через Украину — нам нужно найти там сторонников.