Око за око
Шрифт:
Рядом с главной улицей возле перекрестка с Санта-Фе стоял памятник Мадонне Трейл, посвященный матерям пионеров. Жаль, что у некоторых из них вместо внуков оказались подлые змеи.
Над головами пролетел голубь, направлявшийся к зданию окружного суда. Ауэрбах заметил на его левой лапе алюминиевую трубочку. Настроение немного улучшилось.
— Посмотрим, что ящеры придумают, чтобы помешать нам передавать новости таким способом, — сказал он.
Магрудер не заметил птицу, но сообразил, что имел в виду капитан.
— Почтовые
— Да уж, — печально согласился Ауэрбах. — А если мы будем пользоваться устройствами девятнадцатого века, а они — двадцатого, нам их никогда не победить, если только мы не станем гораздо умнее. — У него начала зарождаться новая идея, но она исчезла прежде, чем он успел ее осмыслить.
До войны Ламар был городом средних размеров: его население составляло около четырех тысяч человек. В отличие от многих других городов сейчас он заметно увеличился. Многие горожане погибли или бежали, но на их место пришли солдаты, поскольку здесь располагался форпост борьбы с ящерами. Город постоянно находился в руках американцев, и сюда стекались беженцы с других восточных территорий.
Армейский штаб размещался в помещении Первого национального банка, расположенного неподалеку от здания суда (впрочем, в Ламаре все было рядом). Ауэрбах распустил солдат, чтобы они занялись лошадьми, а сам пошел доложить о результатах операции.
Полковник Мортон Норденскольд выслушал его и одобрительно кивнул.
— Хорошая работа, — сказал он. — Предатели должны знать, что их ждет расплата.
Вероятно, Норденскольд родился где-то на Среднем Западе: в его голосе слышался явный скандинавский акцент.
— Да, сэр. — Ауэрбах ощутил, как его техасский говор стал слышнее — обычная реакция на северный акцент. — Какие будут приказания для моего отряда, сэр?
— Обычные, — ответил Норденскольд. — Наблюдение, патрулирование, рейды. Учитывая наше положение, что еще нам остается?
— Согласен с вами, сэр, — сказал Ауэрбах. — Кстати, сэр, что мы будем делать, если ящеры двинутся на танках на запад, как они сделали прошлой зимой в Канзасе? Я горжусь своей принадлежностью к кавалерии — поймите меня правильно, — но против танков лошадей можно использовать только один раз. Да и людей, вероятно, тоже.
— Я знаю. — Норденскольд носил маленькие, аккуратные седые усы — слишком маленькие и аккуратные, чтобы они распушились, когда он вздыхал. — Капитан, мы сделаем все, что будет в наших силах: попытаемся измотать противника, при первом удобном случае будем переходить в контратаки… — Он вновь вздохнул. — Если отбросить в сторону армейскую болтовню, многие из нас погибнут, пытаясь сдержать ящеров. У вас есть еще вопросы, Ауэрбах?
—
Ситуация оставалась тяжелой, и надежды на то, что в ближайшее время она улучшится, не было. Ауэрбах и сам это прекрасно понимал, но услышать такое от непосредственного начальства равносильно хорошему удару в зубы.
— Тогда вы свободны, — сказал полковник.
На его столе скопилось множество бумаг, часть из них были донесениями, написанными на оборотной стороне банковских бланков. Как только Ауэрбах вышел из кабинета, Норденскольд занялся ими.
Лишенный электрического освещения зал Первого национального банка, где когда-то обслуживали клиентов, выглядел довольно мрачно. Ране прищурился, выйдя на яркий солнечный свет. Затем он коснулся указательным пальцем козырька своей фуражки, приветствуя Пенни Саммерс.
— Здравствуйте, мисс Пенни. Как поживаете?
— Со мной все в порядке, — равнодушно проговорила Пенни Саммерс.
Она вела себя так с тех самых пор, как Ауэрбах привез ее в Ламар из Лакина. Она ни на что не обращала внимания, и он ее понимал: когда у тебя на глазах твоего отца превращают в кровавое месиво, ты надолго теряешь интерес к жизни.
— Вы очень мило выглядите, — галантно заметил он.
Она и в самом деле была хорошенькой, но Ауэрбах слегка погрешил против истины. На лице Пенни Саммерс застыла печать боли, к тому же, как и у всех обитателей Ламара, оно не отличалось особой чистотой. Кроме того, она по-прежнему ходила в комбинезоне, в котором Ауэрбах увидел ее впервые, когда во время рейда в Лакин Пенни с отцом решили присоединиться к отряду кавалерии. Из-под комбинезона виднелась мужская рубашка, давно пережившая свои лучшие годы — может быть, даже десятилетия, — она была велика девушке на несколько размеров.
Пенни пожала плечами, но вовсе не потому, что не поверила капитану, — просто ей было все равно.
— Люди, у которых вы живете, вас не обижают? — спросил Ауэрбах.
— Наверное, — равнодушно ответила она, и он начал терять надежду, что она хоть к чему-нибудь проявит интерес. Однако Пенни немного оживилась и добавила: — Мистер Перди попытался ко мне приставать, когда я раздевалась, чтобы лечь спать, но я сказала ему, что я ваша подружка и вы оторвете ему голову, если он от меня не отстанет.
— Пожалуй, мне следует оторвать ему голову в любом случае, — прорычал Ауэрбах; у него имелись вполне определенные и жесткие представления о том, что можно делать, а что — нет. Пользоваться слабостью тех, кому ты должен помогать, — категорически нельзя.
— Я предупредила, что расскажу его жене, — продолжала Пенни.
В ее голосе появилось нечто, напоминающее иронию. Уверенности у Ауэрбаха не было, но он в первый раз заметил у Пенни хоть какое-то проявление юмора с тех пор, как погиб ее отец. Он решил рискнуть и рассмеялся.