Окопная правда войны
Шрифт:
Я до сих пор ищу ответа на вопрос: почему за день до начала войны все было приведено не в боевое состояние? Ведь последствия легко просматривались: все устали, всем хотелось расслабиться, вырваться в город, разрядиться. И все разбрелись, кто куда. Нас человек пять пошли посидеть и выпить к жене комиссара эскадрильи Захарова. Изрядно, скажу я вам, выпили — понятное дело, молодые, здоровые ребята, и на отдыхе...
Но у меня было какое-то странное настроение — уж не знаю, чем оно было вызвано, только водка меня не брала, и я опьянел меньше других. На душе было как-то смутно — не до веселья, и я решил уйти. Ребята отговаривали:
Когда подходил к аэродрому, километра за два, наверное, услышал: где-то постреливают. Дошел до палатки — тихо, безлюдно. Огляделся и лег спать. Не знаю, сколько времени проспал, только слышу: боевая тревога! Ну, думаю, опять: у нас эти боевые тревоги каждый день были. Побыстрее влез в сапоги — прямо на голые ноги, оделся и бегом к самолету. Смотрю — уже винты крутятся. Спрашиваю техника: “Пулеметы заряжены?” “Все в порядке, командир”, — отвечает. — И вот я готов, но чую — что-то не то: никаких заданий никто не дает, командир полка сам не знает, что делать. И тогда, может, потому, что хмель еще из головы не выветрился, я решил: взлечу первым, без команды. И решение мое оказалось трезвым, правильным — я это потом понял. Взлетел, набрал высоту, убрал шасси, смотрю — слева самолет — наш командир эскадрильи Касьянов. Значит, в небе я не один. Убираю газ, показываю ему: идти вперед, ты же командир, а он головой качает: нет, не могу, давай ты веди. Ну я на газ — и вперед. Только набрал высоту, гляжу — прямо под самым носом в прицеле у меня Хе-126. Мне ничего не оставалось делать, кроме как нажать на гашетку. Самолет сразу задымил, перевернулся, закувыркался в небе...
Командира своего из виду потерял, что делать дальше — не знаю. Решил вернуться на аэродром — рассвет уже вовсю занимался. Подлетел и вижу: все в дыму. Потом присмотрелся — здание служебное стоит, а ангаров нет. Не успел понять, в чем дело, как раздался треск на бронеспинке, и два “мессера” с крестами на крыльях надо мной пронеслись. Тут уж я полностью протрезвел — сделал какой-то немыслимый маневр и сорвался в штопор. У самой земли вывел самолет и ушел от “мессеров”. Но только когда снова поднялся над аэродромом и увидел, что там творится, понял: началась война. Картина была страшная: все кругом в огне — ад да и только... Чудом удалось уйти».
Вспоминает М.Ф. Королев:
«21 июня объявили тревогу. Вообще-то училище по тревоге поднимали как минимум два раза в неделю, так что никто особо и не побеспокоился. Выстроились на плацу. Вышел из штаба начальник училища — корпусной комиссар (было такое звание у политсостава) Иван Захарович Сусайков, вывел всех на лужайку и отдал не совсем обычный приказ: “Присаживайтесь, ребята, сейчас я прочитаю вам лекцию о войне с Германией... Договор договором, а на вред это не пойдет”.
Долго начальник говорил, до самого вечера. И о типах немецких танков рассказал, и о “гудериановской” тактике танковых клиньев. А вечером был концерт на свежем воздухе — постановка пьесы Шиллера “Разбойники”. Затянулась она настолько, что по училищу был отдан приказ: в воскресенье, 22 июня, подъем провести на час позже.
Утром, после завтрака, собрались в курилке. Все разговоры — только о предстоящем воскресном увольнении. Кто в кино собрался, кто на танцы.
И
Вспоминает А.В. Сорокин:
«22 июня проснулись в три часа утра от страшного грохота. У кого койка рядом с оружейной комнатой, тот успел винтовку схватить, а большинство выбегало с пустыми руками. Немецкий бомбардировщик сбросил на военный городок несколько бомб, одна попала в дальнее крыло казарм. После переклички не досчитались двух десятков солдат, которые остались под теми развалинами. На построении комиссар полка во всеуслышание заявил, что это провокация со стороны немцев, после чего часть вывели в лес за полтора километра от окраины. До самого вечера малыми саперными лопатками копали себе окопы и щели. Ближе к обеду командиры наконец-то внесли ясность, сказав, что началась война с Германией, немцы ввели войска по всей нашей границе».
Вспоминает В.М. Алексеев:
«22 июня в четвертом часу утра немцы начали артподготовку. Снаряды летели через головы танкистов и разрывались где-то далеко в тылу. Продолжалось это минут сорок, а потом послышался приближающийся лязг танковых гусениц. В это же время от дивизионного начальства был получен первый боевой приказ: “Не стрелять, это провокация!”
Комиссар батальона внезапно решил провести собрание личного состава, чтобы разъяснить линию партии. Встал, сделал несколько шагов и был убит наповал одиночным выстрелом немецкого снайпера. Тут уж комбат взял ответственность на себя и приказал открыть огонь».
***
После своего выступления Молотов вернулся на свое рабочее место. Когда он вошел в приемную, следом появился Сталин.
— Ну и волновался ты, — сказал он Молотову. — Но выступил хорошо
— А мне казалось, что я сказал, не так хорошо, — ответил верный соратник.
В этот момент в кабинете Молотова зазвонил телефон. Он быстрым движением взял трубку и повернулся к вождю:
— Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить? Сталин подошел к телефону и внимательно выслушал доклад
наркома обороны.
— Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне, — заявил он ему в ответ. — Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте ввиду — немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите... Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой...
Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется вам времени? Ну хорошо, два часа, не больше... А какова обстановка у Павлова?
Выслушав Тимошенко, Сталин нахмурился!
— Поговорю сам с ним... — И, положив трубку на аппарат, грубо сказал:
— Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива... Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?