Окопная правда войны
Шрифт:
Есть еще одно воспоминание, жителя этого города С.М. Дроздова: «По дороге я встретил Тасю (жену). Она шла в город нарядная, веселая, надушенная. Сообщения о начале войны она не слышала и, как потом говорила, очень удивлялась тому, что встретившиеся знакомые и незнакомые люди были мрачны, подавлены, не обращали внимания на ее праздничный вид».
Иначе пришла война в Петрозаводск. В тот страшный день стояла гнетущая жуткая тишина, а над головами горожан висели черные тучи. На следующий день выпал снег. И хотя все также светило жаркое солнце, снег растаял не сразу.
Одна старушка-соседка сказала тогда жительнице этого
— Знать, долгой будет война!
Русский писатель и философ А. Зиновьев по-своему вспоминал тот день:
«Войны ждали с минуты на минуту. А когда она началась на самом деле, она разразилась как гром среди ясного неба. Я не могу описать первые дни войны отчетливо и систематично. Да в этом и нет никакой необходимости: общеизвестно, что это была неслыханная паника и хаос. Это была паника не от животного страха, но паника от хаоса и бессмысленности происходившего. Вдруг обнаружилось, что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению. Это была паника самого худшего сорта — паника развала системы, казавшейся надежной. Впавших в панику от страха людей можно было остановить. А тут люди, не знавшие страха, оказались в состоянии полной растерянности. Люди вдруг потеряли какую-то социальную ориентацию в огромной хаотичной массе людей и событий. Ощущение было такое, будто какой-то страшный ураган обрушился на землю, поломал и перепутал все, лишил людей пространственно-временных координат. Куда-то вдруг исчезла вся гигантская командная машина, и командовать людьми стало некому. В этом паническом хаосе мы были предоставлены сами себе».
Для русского писателя Б. Васильева этот день оказался другим:
«Тот воскресный день выдался в Воронеже на редкость жарким. Где-то на краю горизонта темнели облака, но в городе было душно. И мы со школьными друзьями решили идти купаться.
Но пока собирались, облака стали тучами, а когда поравнялись с нашей бывшей (семилетней) школой, хлынул дождь. Мы спрятались на крыльце под навесом, а гроза грохотала во всю мощь, и, помнится, мы этому буйно радовались. Но вдруг открылась дверь школы, и наш бывший директор Николай Григорьевич выглянул из нее. Лицо его было серым, это я помню точно.
— Война, мальчики… — сказал он.
А мы заорали: “Ура!”...
Из четверых мальчишек, глупо оравших “Ура!” на крыльце школы, в живых остался я один.
Купаться мы раздумали и ринулись по домам. Обрадовать матерей, что наконец-таки началась...
Мы еще не знали, не понимали и представить себе не могли, что это событие на века войдет в историю как Великая Отечественная война.
Дома я застал маму, которая разглядывала большую карту европейской части СССР — у нас дома было множество карт, потому что я их любил и собирал.
Я восторженно сообщил, что наконец-то началась война, мама странно посмотрела на меня и вышла из комнаты. А я сразу же подошел к расстеленной на столе карте. На ее глянцевитой поверхности остались два пятнышка. Следы маминых слез. И я понял — нет, не понял, а почувствовал, — что мое детство закончилось. Его провожали две маминых слезинки...»
Не менее интересно об этом дне воспоминание и известного белорусского писателя В. Быкова:
«Погожим июньским утром мы приехали на Украину...
Белые мазанки, тополя, непривычный для уха язык на станциях,
Не успел осмотреться, узнать по-настоящему город и даже найти своего дядьку, как грянула война. Поначалу это, признаться, не очень испугало нас, молодых: были же совсем недавно финская война, перед нею — освободительный поход в Западную Белоруссию, все окончилось триумфальными победами. Победим и теперь. Тем более что нами руководит непобедимый товарищ Сталин. Но очень скоро стало тревожно, а затем и страшновато. Захотелось домой, в родные места. Да вот дороги туда уже не было».
Великого русского актера М. Пуговкина война застала на первых в его жизни съемках. «22 июня 1941-го 17-летний Миша играл свой крохотный эпизод в фильме “Дело Артамоновых”, как вдруг, посреди рабочего дня, всю съемочную группу картины вызвал к себе директор “Мосфильма”. Ничего не понимающие актеры стояли в кабинете главы киностудии, а из репродуктора доносилась речь Молотова».
«И когда война началась, — писал в своих мемуарах Константин Симонов, — в то утро ощущение потрясенности тем, что она действительно началась, у меня было, разрушается, как и у всех, но ощущение неожиданности происшедшего отсутствовало.
Да, конечно, началась внезапно, — а как еще иначе ее могли начать немцы, которые именно так начали и в этот раз. Почему они, собственно говоря, могли начать как-то по-другому?»
Начало войны для великого русского актера Г. Жженова оказалось вдвойне трагичнее: «К слову сказать, о начале Великой Отечественной войны я узнал, будучи за баранкой.
В прохладный день 22 июня 1941 г. я ехал по трассе с каким-то грузом. На оперпосту 47-го километра остановился перед закрытым шлагбаумом. Стрелок потребовал документы. Я подал ему водительское удостоверение. Поняв, что я заключенный, стрелок распорядился поставить машину в сторону, а мне приказал следовать за ним на оперпост. Там он созвонился по телефону с диспетчером гаража и потребовал прислать вольнонаемного водителя, сославшись на приказ из Магадана. На мой недоуменный вопрос, в чем дело, что случилось, он ответил: война.
Жуткое чувство огромного несчастья, случившегося в мире, полоснуло по сердцу болью и страхом. Итак, война!... Все-таки — война. (...) Короленко писал: “За Уралом лес рубят, в Сибири щепки летят!” Многие из нас оказались в лагерях беспомощными “щепками” чудовищной политической ситуации, сложившейся в нашей стране (...)
22 июня 1941 г. стало ясно, что государству в течение ближайших лет будет не до нас, не до наших проблем...»
***
Вспоминает Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель Василий Павлов:
«Первый день войны я встретил в Черновицах. И вот что странно: три месяца мы сидели там по первой боевой готовности, без выходных, без отдыха, в отдельные дни было у нас по пять боевых вылетов, спали прямо под самолетами — и вдруг в субботу, 21 июня, выстраивают нас и объявляют: завтра — выходной день. Сняли боевое дежурство, все зачехлили, оставили только три самолета — дежурное звено. На аэродроме в тот день никаких работ не проводилось: выходной — для всех выходной. И так — не только в нашем полку, а по всей границе почему-то всем разом дали выходной день... (...)