Октавиан Август. Крестный отец Европы.
Шрифт:
Самое выгодное положение для установления новых порядков, соответствующих потребностям государства, было у Цезаря, однако его планируемое перед самой смертью вторжение в Парфию ясно показывает: он не понимал, что ситуация требует укрепления власти в мирных условиях, а отнюдь не рискованных военных предприятий.
Антоний, имевший больше общего с Помпеем, чем с Цезарем, поначалу выступил как миротворец, зато потом оказался драчливее любого из них. Победи Антоний в гражданской войне, он бы видел в Риме и всей державе лишь площадку для дальнейшего взлета и, вне всяких сомнений, повел бы против парфян еще большее войско, чтобы смыть нанесенное ему оскорбление.
Совсем иные мотивы
Для достижения цели Октавиану нужно было применить к разлагающемуся телу республики как косметические, так и хирургические средства и замаскировать собственную абсолютную власть, держащуюся непосредственно на военной силе. Под конец жизни Октавиан напишет в « Rex Gestae»: «В шестое и седьмое мои консульства, после того как я погасил гражданскую войну, с общего согласия получил верховную власть, я передал республику из своей власти на усмотрение сената и народа римского. За это достохвальное деяние постановлением сената меня объявили Августом, и двери моего дома увили лаврами и украсили гражданским венком. В курии Юлия поставлен был золотой щит с надписью, что он дан мне сенатом и народом за храбрость, милосердие, справедливость и благочестие. С тех пор я превосходил авторитетом всех, хотя власти имел не больше, чем мои коллеги по должности».
Это замечательное высказывание, которое современному читателю покажется верхом бахвальства, нельзя принимать за чистую монету. Можно обосновать его с помощью юридических приемов, но основополагающее утверждение в нем — ложь настолько вопиющая, что и сказать нельзя. Октавиан не выпускал республику из своей власти. Он всегда крепко за нее держался. Все, что он сделал, — позволил нескольким сенаторам вести текущие государственные дела, которыми не успевал заниматься сам. А тем из сенаторов, кто ему не нравился, он и того не доверял.
Именно в тот период мы читаем меж строк у древних историков истинный портрет зрелого Октавиана — Отца Рима: открытый и прямой на людях, зловеще-любезный при личных встречах, он манипулирует людьми с помощью обещаний и скрытых угроз, добиваясь, чтобы все происходило так, как угодно ему. Помимо войск, благодаря которым он может расправиться с кем угодно, Октавиан имеет еще и огромные такт и терпение и настоящий auctoritas. Он понимает психологию честолюбцев и не жалеет усилий, чтобы привлечь их на свою сторону. Теперь, когда у него не осталось серьезных соперников, он может позволить себе неспешно отбирать тех, кто в частной беседе дает на его зондирующие вопросы нужные ответы, — или же навсегда перечеркивать карьеру (если не хуже того) тех, кто отвечает неправильно.
Некоторые сенаторы еще питали иллюзии и считали, что могут отклоняться с указанного им пути. Один за другим они встречались с Октавианом и смотрели ему в глаза, больше похожие, по словам Плиния, на глаза лошади, чем человека, и делали выбор: либо принять его условия и занимать подобающее магистратам положение в обществе, либо отказаться — и прозябать на малой должности, а потом и вовсе уйти с государственной службы. Из многих кандидатов Октавиан тщательно
Однако все действия Октавиана считались бы преступными, если бы он и вправду восстановил республику и ее законы. Именно преступные действия так помогли ему в самом начале карьеры, именно они в первую очередь позволили ему уничтожить республику. И теперь, когда Октавиан сам стал создавать и толковать законы и не мог предстать перед судом, он с негодованием отверг бы любые предположения, что он является чем-то иным, чем primus inter pares(«первый среди равных»), или пользуется незаконной властью. Не имей он абсолютной поддержки войск, его давным-давно оттолкнули бы в сторону: лишили бы всех постов и сослали — опозоренного и разоренного, — а может, даже удавили бы в тюрьме или засекли до смерти как врага общества.
Таким образом, заявление Октавиана, что у него было не больше власти, чем у его коллег по должности, столь же лицемерно, как и утверждение, что он передал республику в ведение сената и народа. Ведь стоило бы ему захотеть, он опять вывесил бы на Форуме проскрипционные листы и спокойно ждал бы, пока подчиненные сделают всю грязную работу. Никто из его «коллег по должности» такой власти не имел. Но Октавиан больше не хотел политических убийств, коль скоро получилось их избежать. Он ставил перед собой более высокие цели — и стремился к ним в течение всего периода своего принципата. Октавиан имел право гордиться тем, что совершил — законно или нет, — и что принесло ему беспрецедентные почести, которыми его осыпали старшие представители благодарного народа, включая и имя Августа, означающее «возвеличенный», «священный»; его также связывают со словом «авгур».
Умеренное использование неслыханной власти, дипломатия, благодаря которой Октавиан добился расположения многих, считавших себя его заклятыми врагами, — все это превратило его чисто военные победы в прочный мир, воцарившийся во всех слоях общества, включая даже аристократов.
И не так уж далеко от правды мнение современника, Веллея Патеркула (явного приверженца Октавиана), в этом редком всплеске красноречия его обычно столь тяжелого пера:
«По прошествии двадцати лет гражданская война кончилась, прекратились столкновения с другими народами, мир вернулся, ярость войск утишилась, возвратилась власть закона вместе с уважением к суду и величием сената. Хлебопашцы вернулись на поля, люди чтят богов и верят друг другу, всякий спокойно владеет своим имуществом. Разумно изменены старые законы и приняты новые для пользы общества. Преобразован сенат — без жестокости, но со строгостью. Лучшие люди, те, кто победил и занял самые высокие места, собраны принцепсом для украшения Рима».
Никогда еще девиз Октавиана «Торопись не спеша» не давал столь успешных результатов, как на данном этапе его карьеры, когда он стремился завоевать доверие народа в целом. Первой его чисто политической задачей стало обновление сенатских списков. Необходимость этого поняли все, когда Октавиан и его главный помощник Агриппа были консулами два года подряд (в 28 и 27 годах до нашей эры), выполняя одновременно обязанности цензоров. До сражения при Акции в сенате насчитывалось более тысячи человек, из которых около трехсот, вероятно, дезертировали к Антонию. Так можно судить, основываясь на «Деяниях Цезаря», где упомянуто «более семисот сенаторов», воевавших под его знаменами, то есть число перебежчиков могло быть и меньше трехсот. Что удивительно — пересматривая списки, оба консула, по-видимому, не проводили дискриминацию против уцелевших сторонников Антония.