Октябрьская страна
Шрифт:
И дедушка дрожащим голосом говорил:
– Я увезу Дугласа надолго, чтобы он позабыл этот кошмар. Кошмар, кошмар!
Дуглас сказал:
– Что тут плохого? Ничего плохого я не видел. Мне не плохо.
Следователь вздрогнул и сказал:
– Коберман мертв.
Его помощник вытер пот.
– Видел эти штуки в банках и в бумаге?
– Боже мой. Боже мой, да, видел.
– Господи Иисусе Христе.
Следователь снова склонился над телом мистера Кобермана.
– Лучше держать все в секрете, ребята. Это не убийство.
– Так кто же Коберман? Вампир? Чудовище?
– Вероятно. Не знаю. Что-то... не человек.
– Следователь ловко провел руками вдоль шва.
Дуглас гордился своей работой. Ему пришлось повозиться. Он внимательно следил за бабушкой и все запомнил. Иголку, нитку и все остальное. В целом мистер Коберман был аккуратно зашит, как любой цыпленок, когда-либо засунутый бабушкой в пекло.
– Я слышал, как мальчик говорил, будто Коберман жил даже после того, как эти штуки были вынуты из него.
– Следователь смотрел на треугольники, цепи, пирамиды, плавающие в банке с водой.
– Продолжал жить. Господи.
– Мальчик это сказал?
– Сказал.
– Так что же тогда убило Кобермана?
Следователь вытянул несколько ниток из шва.
– Это...
– сказал он.
Солнце холодно блеснуло на наполовину приоткрытом кладе: шесть долларов и семьдесят центов серебром в животе у мистера Кобермана.
– Я думаю, что Дуглас сделал мудрое помещение капитала, - сказал следователь, быстро сшивая плоть над "сокровищем".
Жила-была старушка
There Was an Old Woman
1944
Переводчик: Р. Облонская
– Нет-нет, и слушать не хочу. Я уже всё решила. Забирай свою плетёнку – и скатертью дорога. И что это тебе взбрело в голову? Иди, иди отсюда, не мешай: мне ещё надо вязать и кружева плести, какое мне дело до всяких чёрных людей и их дурацких затей!
– Темноволосый молодой человек весь в чёрном стоял, не двигаясь, и слушал тётушку Тилди. А она не давала ему и рта раскрыть.
– Слышал, что я сказала! Уж если тебе невтерпёж со мной потолковать, что ж, изволь, только не обессудь, я покуда налью себе кофе. Вот так то. Был бы повежливей, я бы и тебя угостила, а то ворвался с таким важным видом, даже и постучать-то не подумал. Будто это он тут хозяин.
Тётушка Тилди пошарила у себя на коленях.
– Ну вот, теперь со счёту сбилась – которая же это была петля? А всё из-за тебя. Я вяжу себе шаль. Зимы нынче пошли страх какие холодные, в доме сквозняки так и гуляют, а я старая стала и кости все высохли, надо одеваться потеплее.
Чёрный человек сел.
– Этот стул старинный, ты с ним поосторожней, - предупредила тётушка Тилди. – Ну давай, что ты там хотел мне сказать, я слушаю со вниманием.
Фарфоровые, расписанные цветами часы на камине пробили три. В прихожей ждали какие-то люди. Неподвижно, точно истуканы, стояли они вокруг плетёной корзины.
– Так вот насчёт этой плетёнки, - сказала тётушка Тилди. – Где ж это я видела такую корзину? И вроде бы не так уж давно, года два назад. Сдаётся мне... А, вспомнила. Да это же, когда померла моя соседка миссис Дуайр.
Тётушка Тилди в сердцах поставила чашу на стол.
– Так вот ты с чем пожаловал? А я-то думала, ты хочешь мне что-нибудь продать. Ну, погоди, к вечеру приедет из колледжа моя Эмили, она тебе покажет, где раки зимуют! На прошлой неделе я послала ей письмо. Понятно, я не написала, что здоровье у меня уж не то и бойкости прежней тоже нет, только намекнула, что хочу её повидать – соскучилась, мол. Нью-Йорк-то отсюда за тридевять земель. А ведь Эмили мне всё равно как дочка. Вот погоди, она тебе покажет, любезный мой. Она тебя так шуганёт из этой гостиной, и ахнуть не успеешь...
Чёрный человек посмотрел на тётушку Тилди с жалостью – мол, устала, бедняжка.
– А вот и нет! – огрызнулась она.
Полузакрыв глаза, расслабив всё тело, гость покачивался на стуле взад-вперёд, взад-вперёд. Он отдыхал. Неужто и ей не хочется отдохнуть? – казалось, бормотал он. Отдохнуть, отдохнуть, сладко отдохнуть...
– Ах, чтоб тебе пусто было. Смотри, что выдумал! Этими самыми руками – не глади, что они такие костлявые, - я связала сто шалей, двести свитеров и шестьсот грелок на чайники! Уходи-ка ты подобру-поздорову, а когда я сдамся, тогда вернёшся, может, я с тобой потолкую, - перевела разговор тётушка Тилди. – Давай-ка я лучше расскажу тебе про Эмили, про моё милое дорогое дитя.
Она задумалась, покивала головой. Эмили... у неё волосы точно золотой колос и такие же шелковистые.
– Не забыть мне день, когда умерла её мать; двадцать лет назад это был, и Эмили осталась со мной. Оттого-то я злюсь на вас да и на ваши плетёнки. Где это слыхано, чтоб за доброе дело человека в гроб уложили? Нет, любезный, не на такую напал. Помню я...
Тётушка Тилди умолкла; воспоминание кольнуло ей сердце. Много-много лет назад, под вечер, она услышала слабый, прерывающийся голос отца.
– Тилди, - шепнул он, - как ты будешь жить? Ты такая неугомонная, вот никто рядом и не останется. Поцелуешь, да бежишь прочью Пора бы угомониться. Вышла бы замуж, растила бы детей.
– Я люблю смеяться, дурачиться и петь, папа! – крикнула в ответ Тилди. – Я не из тех, кто хочет замуж. Мне не найти жениха по себе, у меня своя философия.
– Какая такая у тебя философия?
– А вот такая: у смерти ума ни на грош! Надо же – утащить у нас маму, когда мама была нам нужней всего! По-твоему, это разумно?