Оле в альбом
Шрифт:
Прямо вина шампанского выпить - слова прочесть: Улица Абаканская, дом 66.
11.
Я тоже вяжу тебе вещь: она из рифмованных строчек. Пусть где-то рукав покороче, неровная линия плеч,
но ты бесконечно добра, простишь мне иной недостаток: ведь лет эдак целый десяток я спиц этих в руки не брал.
Мне некому было вязать, я думал: уже и не будет, но спицы то ночью разбудят: кольнут, и попробуй-ка спать,
то - днем: в магазине, в метро... И вяжется, вяжется свитер. Слова улетают
И мне ее не распустить, поскольку я слишком поспешно, возможно, - но искренне, нежно спешу по частям опустить
твою неготовую вещь в почтовый огербленный ящик... Такие дела в настоящем. А в будущем?.. Ах, не предречь!
12.
У тебя неполадки на линии. Я билет покупаю, лечу, потому что глаза твои синие я до боли увидеть хочу,
потому что хочу догадаться я, получить безусловный ответ (телефонная врет интонация!) как ты - любишь меня или нет?
Ну, положим, что да. Что же далее? На ответ возникает вопрос. Мы ж с тобою, мой друг, не в Италии, не в краю апельсинов и роз.
Всё кругом задубело от холода, каждый жест до смешного нелеп, и молчанье давно уж не золото, а насущный - с половою - хлеб.
Ну, положим что да. И куда же нам? Звякнет, с пальца спадая, кольцо. Нарумянено, ах, напомажено стерегущее смерти лицо.
Вероятно, нести нам положено этот крест до скончания лет... Я уныло, понуро, стреноженно покупаю обратный билет,
и опять неполадки на линии, и опять не пробиться к тебе, и глаза твои синие-синие близоруким укором судьбе.
13.
Мне б хотелось, скажу я, такую вот точно жену. Ты ответишь: да ну? Дождалась. Ни фига - предложеньице! Тут я передразню невозможное это "да ну", а потом улыбнусь и спрошу: может, правда, поженимся?
Почему бы и нет? Но ведь ты - бесконечно горда, ты стояла уже под венцом, да оттуда и бегала. Выходить за меня, за почти каторжанина беглого?! Неужели же да? Ах, какая, мой друг, ерунда!
Ну а ты? Что же ты? Тут и ты улыбнешься в ответ и качнешь головой, и улыбка покажется тройственной, на часы поглядишь: ах, палатка же скоро закроется! Одевайся, беги: мы останемся без сигарет...
14.
Когда бы я писал тебе сонеты, то вот как раз бы завершил венок, самодовольно положил у ног твоих и ждал награды бы за это.
И все равно я был бы одинок, как одиноки в мире все поэты. Ты вроде здесь, но объясни мне: где ты? Я здесь! кричишь ты, но какой мне прок?
Да будь ты в преисподней, на луне иль даже дальше: скажем, хоть в Париже и то была б неизмеримо ближе.
В уютной кабинетной тишине я с образом твоим наедине вострил бы в сторону бессмертья лыжи.
15.
Голову чуть пониже, чуть безмятежней взгляд!.. Двое в зеркальной нише сами в себя глядят.
Может
Замерли без движенья. Словно в книгу судьбы смотрятся в отраженье. И в напряженьи лбы.
На друга друг похожи, взглядом ведут они по волосам, по коже, словно считают дни:
время, что им осталось. И проступают вдруг беззащитность, усталость, перед судьбой испуг.
Рама слегка побита, лак облетел с углов ломаная орбита встретившихся миров.
Гаснут миры. Огни же долго еще летят. Двое в зеркальной нише сами в себя глядят.
16.
Мы не виделись сорок дней. Я приеду, как на поминки: на поминки-сороковинки предпоследней любви моей.
А последней любви пора, вероятно, тогда настанет, когда жизнь моя перестанет: гроб, и свечи, et cetera...
17.
Будешь ли ты мне рада, если увидишь вдруг, или шепнешь: не надо! в сплеске невольном рук,
или шепнешь: зачем ты? и напружинишь зло раннего кватроченто мраморное чело?
Ветра холодной ванной голову остужу и, как оно ни странно, я тебя не осужу:
право же, пошловато, глупо, в конце концов, требовать, чтоб ждала ты призраков-мертвецов.
Раз уж зарыв в могилу, отгоревав-отвыв, ты отошла к немилым пусть - но зато к живым.
Лазарь, вставший из гроба, вряд ли желанен был (мы догадались оба) тем, кто его любил.
18.
Ну вот: "люблю" сказал и в аэровокзал. Ну вот: сказал "хочу" и глядь - уже лечу.
А что же ты в ответ? Ах, неужели - "нет"?
19.
Мы шагаем по морозу в поликлинику за "липой", чтоб хотя бы полнедели безразлучно провести. Бруцеллеза и цирроза, менингита, тифа, гриппа нет у нас на самом деле. Ты нас, Господи, прости.
Головы посыплем пылью для почтительности вящей. Не карай нас слишком строго за невинный сей подлог. Мы, конечно, не забыли: Ты и Мстящий, и Казнящий, но припомни, ради Бога Ты и Милосердный Бог.
Вырос рай под Абаканом: арфы всяческие, лютни...что положено, короче, райской этой c'est la vie. Мы вошли сюда обманом, но простятся наши плутни (мы рассчитываем очень) по протекции Любви.
20.
Три дня и четыре ночи. Такие пошли дела. И пусть Минусинск - не Сочи: погода жарка была,
и пусть, что февраль - не лето, и пусть я - последний враль, но месяца жарче нету, чем этот самый февраль.
Три дня и четыре лета: счастливая сумма семь. И пусть говорят, что это не складывается совсем
и пусть что угодно скажут, но я-то сам испытал, что суммою этой нажит значительный капитал.
Три дня, и излета века тощающий календарь. И пусть говорят: аптека, мол, улица и фонарь,