Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Авченко Василий Олегович

Конечно, сходство фильма и рассказа носит в большей степени ассоциативный характер, что не позволяет вести речь о паре «оригинал – копия». К тому же отличия, как кажется, полностью разрушают намеченную нами связку. Если отвлечься от фиксации чисто внешних несовпадений (в ленте Оганесяна число прекрасных дам равно двум, в рассказе Куваева – гордо существующей единице), то для дезавуирования проведённой параллели вполне хватило бы того, что в кинокартине обе «приплюсованные» героини относятся к сугубо положительным персонажам, а в прозаическом тексте пресловутая Люська вызывает в итоге устойчивую антипатию.

Рассказ «Берег принцессы Люськи» был опубликован в 1962 году в февральском номере журнала «Вокруг света». Фильм Генриха Оганесяна вышел в прокат в 1963-м (съемки длились с конца августа до начала ноября 1962-го). Казалось бы, хронология позволяет воспринимать рассказ Куваева как один

из источников «Три плюс два», но в действительности всё значительно сложнее. Дело в том, что фильм Оганесяна представляет собой экранизацию пьесы Сергея Михалкова «Дикари», впервые поставленной в сентябре 1958 года в московском театре имени М. Н. Ермоловой. Легендарная комедия безвременно ушедшего режиссёра (Оганесян умер спустя год после выхода своего кинобестселлера на экраны) чрезвычайно близка тексту исходной пьесы, которая, кстати, выглядит не столько как руководство к театральной инсценировке, сколько как подробнейший сценарий, отвечающий всем требованиям кинопроизводства. Посмотрим теперь, что принесёт сравнительное изучение всех упомянутых «артефактов»: пьесы Сергея Михалкова «Дикари», фильма Оганесяна «Три плюс два» и рассказа Куваева «Берег принцессы Люськи».

Если дистанцироваться от совпадения контуров сюжетного каркаса, о котором было сказано выше и которое обладает чрезмерной обобщённостью, то промывочный лоток пристальных наблюдений даёт несколько крупиц драгоценного сходства.

Так, «мрачный бородач» Степан Сундуков (в фильме его роль исполняет Геннадий Нилов) – явный собрат куваевского Бороды. В отличие от других «дикарей», Сундуков, как и Борода, тяготеет не к спокойному обитанию в лагере, а к длительным экскурсиям по его ближайшим и отдалённым окрестностям. С другой стороны, Сундуков, подобно радисту Лёхе, постоянно переживающему, что у старенькой экспедиционной рации вот-вот сядет питание, опасается разрядки аккумулятора принадлежащего ему автомобиля (в пьесе это «Москвич», в фильме – «Волга»).

Когда героини фильма обсуждают, кем могут быть трое «дикарей», захвативших их территорию, то в Сундукове они, помимо прочего, подозревают профессионального полярника (эти гадания, сопровождаемые соответствующим изобразительным рядом, есть только в широкоэкранной версии фильма, той, что демонстрировалась в кинотеатрах). Любопытно, что в пьесе куваевская тематика – изолированное существование в экстремальных условиях Севера, поиски драгоценных металлов и освоение враждебного человеку пространства – присутствует в большем объёме, чем в фильме. Тот же Сундуков, передразнивая свалившихся на голову незнакомок, заявивших о своих правах на «дикарскую» зону отдыха, ворчит: «„Наше место“… Что это, золотой прииск, что ли? Нашли Клондайк…» Дипломат Владлен Рубакин, получвший в фильме имя Вадим (эта роль досталась Евгению Жарикову), брюзжит, что питаться приходится концентратами, «как в Антарктике», и опасается отстать от стремительной поступи прогресса («Пока мы тут робинзоним, наши, может быть, на Марс высадились!»).

Взаимоотражение элементов пьесы, фильма и рассказа поддерживается эпизодом, когда представители прекрасного пола внезапно покидают мужской бивуак, оставив после себя лишь прощальную записку. То, что героини фильма «Три плюс два» в итоге всё-таки возвращаются, не желая терять случайно найденное счастье, а порицаемая Куваевым Люська без малейших душевных терзаний спокойно расстаётся и с лагерем, и с влюблённым в неё Бородой, мало что меняет: все они, если воспользоваться словами пьесы Михалкова, «трёх здоровых мужиков под свою дудку плясать заставили» (точность, правда, требует указать, что «дикари» пляшут под эту дудку в рамках программы по укрощению строптивых, а доблестные геологи-полярники становятся заложниками желания Люськи рассматривать любого человека исключительно как средство достижения собственных целей).

Ещё одно доказательство возможного влияния михалковской пьесы на рассказ Куваева – это продублированное в нём не слишком распространённое имя Сильва. Им в пьесе наделена та из подруг, что в фильме превратится в Наташу (и роль этой Наташи, добавим, достанется тоже Наташе – Наталье Кустинской). У Куваева Сильва, пусть и в слегка модифицированном варианте, лишь упоминается. Герои рассказа, обрадованные возвращением Бороды из опасной мини-экспедиции, увидев рядом с ним будущую владычицу их берега, поначалу не испытывают интереса к её персоне: «Перед палаткой горит костёр. У меня легчает на сердце, потому что у костра двое. Значит, Мишка вернулся. Пришёл наш шалопутный Борода, как всегда, точно в срок. Не поломал ноги на кочках, в мерзлотных трещинах возле озёр, не случился у него приступ аппендицита и не встретились медведи с мрачным юмором – пришёл Мишка. Теперь нам наплевать, кто

там второй: будь то сама Сильвана Пампанини или крокодил в юбке». Сильвана Пампанини – это знаменитая итальянская актриса, чрезвычайно популярная в 1950-х годах, в том числе и в Советском Союзе. Сильва Пархоменко из «Дикарей», понятно, не дотягивает до её уровня, да и вообще в реальности не существует, но метонимически – как часть вместо целого – с ней, безусловно, связана (кстати, в пьесе Александра Вампилова 1967 года «Старший сын» имя, вернее, прозвище Сильва дано мужчине, причём он сам не может объяснить почему).

Завершая наши заметки о генетическом родстве пьесы «Дикари» и рассказа «Берег принцессы Люськи», отметим, что куваевский текст хоть и не повлиял, судя по всему, на фильм Оганесяна, кинематографическое воплощение тем не менее обрёл. Режиссёр Вячеслав Никифоров снял в 1969 году одноимённую картину, критически оценённую автором рассказа, но полюбившуюся тогдашнему зрителю. К сожалению, после 1993 года она ни разу не показывалась по телевидению и не доступна сегодня ни на одном торрент-трекере. Есть смысл остановиться на фильме подробнее, частично компенсируя читателю невозможность вынести о нём собственное суждение.

Первое, что бросается в глаза в ленте Вячеслава Никифорова, – это абсолютная «нечукотскость» места действия. В рассказе Куваева главные герои «мотаются на вельботе вдоль берега Чукотского моря», занимаясь изучением «стратиграфии морских четвертичных отложений». В фильме Никифорова, снятом на Белорусской киностудии, они выглядят в точности как сотрудники какого-нибудь минского НИИ, выбравшиеся в летний отпуск на одно из озёр Браславщины и не забывшие захватить с собой основные атрибуты советского туриста ближнего радиуса действия – гитару, приёмник «Спидола» и рыболовные снасти. От среднестатистического отпускника, привыкшего жарить шашлык на берегу того или иного водоёма, они отличаются только тем, что периодически совершают речные прогулки на моторно-парусно-вёсельной лодке. Окружает их не тундра, а самый настоящий лес, состоящий не только из молодых берёзок, которые создатели фильма безуспешно пытаются выдать за карликовые, но также из внушительных старых дубов, помнящих, по всей видимости, опыты в сфере подсечно-огневого земледелия, проводившиеся кривичами, дреговичами и радимичами ещё в дохристианскую эпоху. Самое смешное, однако, не это, а то, что, несмотря на полярный день, во время которого происходит действие куваевского рассказа и который вроде бы должен царить и в фильме Никифорова, солнце для артистов «Беларусьфильма» продолжает благополучно садиться поздним вечером и неспешно подыматься ранним утром: ночью лагерь незадачливых рыцарей принцессы Люськи накрывает непроглядная тьма, лишь чуть-чуть рассеиваемая огромным пылающим костром.

Бытует мнение, будто художественная неубедительность фильма Никифорова обусловлена неправильно выбранным местом съёмок. Люди, которые так считают, серьёзно полагают, что если бы режиссёр выбил у киностудии деньги на киноэкспедицию на Чукотку, то и фильм получился бы адекватным духу куваевского рассказа. Спору нет, занятиям определённого рода способствует максимальное географическое приближение к объекту. Скажем, странно быть археологом, специализирующимся на материальной культуре додинастического Египта, и провести всю творческую жизнь в кабинете московского Института всеобщей истории РАН. С другой стороны, Юрий Кнорозов, не побывав ни разу в Мексике, сумел-таки расшифровать письменность индейцев майя (его визит за океан состоялся уже во время перестройки).

Талант кинорежиссёра заключается, помимо прочего, в том, чтобы создать из подручных средств ту особую реальность, которая максимально соответствует законам смоделированного им художественного мира. Когда зритель смотрит сцену Ледового побоища в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», он видит не асфальт во дворе «Мосфильма», покрытый мелом, солью и жидким стеклом, а ломающийся лёд Чудского озера. Один из основоположников теории и практики современного кино, Лев Кулешов, справедливо подчёркивал, что умелый монтаж кадров, снятых в самых разных местах, позволяет художнику иметь дело с «творимой земной поверхностью», отсылающей к чему угодно – к тому, что где-то действительно существует, или к тому, что коренится исключительно в человеческих грёзах и фантазиях. Потому упрёки в неправильном выборе съёмочной натуры, которые предъявлялись и «Берегу принцессы Люськи», и обеим экранизациям «Территории» (1978-го и 2014 годов), следует считать не вполне обоснованными. Дело не в том, повторим, что режиссёры этих картин, презрев антуражно-пейзажную аутентичность, не выбили у киностудий денег для поездки на Чукотку, а в том, что они не смогли сотворить чукотскую «земную поверхность» из тех ресурсов, которые были в их распоряжении.