Олег Рязанский
Шрифт:
— Ополоумел! — выкрикнул боярин Корней. — Ты, княжеский дружинник, под начало сотника идти хочешь?
— Ты же сам знаешь, боярин, княжеская дружина редко выходит в Дикое поле.
— Мести жаждешь? — спросил Олег Иванович, и в его улыбке мелькнуло одобрение. — Что ж, дозволяю. Пойдёшь под правую руку [26] сотника Ивана Шушака. — Князь перевёл взгляд на пергамен, показывая, что разговор со Степаном закончен.
Юшка ждал на княжеском дворе. Два стражника у крыльца с подозрением поглядывали на паренька, но тот
26
Первым заместителем.
Степан выбежал и бросился к Юшке, радостно улыбаясь.
— Ты мой стремянный! — Он обнял друга. — Не удалось сразу меченошей тебя сделать, ну, да всё ещё будет!
— Зато вместе! — воскликнул Юшка. Парни принялись тузить друг друга, возиться и смеяться так, словно были не на княжеском дворе, а на задах корнеевского дома.
— Бежим к боярине, возьмём твои пожитки. Сегодня же определю тебя в молодечную.
— Может, подождём боярина? Наверное, он захочет, чтобы ты боярыне и Алёнке всё, что можно, рассказал.
— Всё, что можно? — переспросил Степан. Ему вспомнились сальные лица ближних бояр, когда пришлось рассказывать о рябой боярыне.
— Ну, не всё, — хохотнул Юшка.
Степан вдруг крикнул, срываясь на фальцет:
— Не смей! Не смей, холоп!
Юшка достал дудочку, пропустил Степана вперёд и побрёл сзади, в двух шагах, наигрывая что-то задумчивое.
— Прости... — буркнул Степан.
— Ты не на меня кричишь, а на себя. Не знаешь, как теперь с Алёнкой встретиться.
— Алёнка ещё коза несмышлёная.
Юшка обернулся и сказал с улыбкой:
— Коза-то коза...
Глава четырнадцатая
Сотник сторожевой сотни Иван Шушак, невысокий, сухой, жилистый, с лицом, покрытым рубцами от бесчисленных ран, встретил Степана хмуро. Да и чему радоваться? Мальчишка, милостник князя — сразу под правую руку.
— В походах бывал?
— Бывал.
— А в сече?
— Не довелось.
— Доведётся. Ты сын боярина Дебрянича?
— Да.
— Если ты к нам попросился мстить за отца и мать, — Степан понял, что сотник знал его отца или слышал о трагической гибели семьи боярина, — то напрасно. В сторожевой сотне превыше всего холодная голова ценится. Если можно уйти от сечи, то мы уходим.
— То-то я смотрю, у тебя на лице живого места нет, одни рубцы.
— За двадцать лет всякое случалось.
Странное дело, убедившись, что Степан действительно сын Дебрянича, сотник вроде подобрел. Небось наговорили ему невесть что про княжьего милостника...
Несмотря на суровые слова о недопустимости мести, сотник сразу же отправил Степана в далёкий разъезд, хотя отлично понимал, что Степан ещё ничего толком не знает и не разбирается в сторожевом деле. Плохо представляет, как устроены заставы, объезды и засеки, куда едут обычно конные дозоры и где расположены сторожевые вышки, то есть не имеет ни малейшего представления о том сложном, обширном, десятилетия складывающемся хозяйстве пограничья, что находилось в ведении сотника.
...Татар увидели на третий день пути после короткого привала. Было их на первый взгляд не больше десятка. Дозор, такой же, как и рязанский?
Десятник Рязанцев, одногодок Ивана Шушака, всю свою жизнь проведший на границе, негромко скомандовал:
— Первый пяток, делай, как я! — и, скатившись с седла на землю, понудил коня лечь рядом с собой. Высокий степной ковыль закрыл всех, надёжно спрятав от глаз татарского разъезда.
Второй пяток без слов понял замысел десятника — видно, не в первый раз — и помчался прочь, описывая большую дугу вокруг того места, где залёг десятник. Татарский разъезд, разглядев, что русских вдвое меньше, помчался напрямую, перехватывая путь к отступлению. Степан почувствовал, что его товарищи придерживают коней, — татары слишком легко и быстро их настигали. Ещё несколько мгновений скачки и, развернувшись, русские встретили противника.
Степан во время скачки крутил головой, оглядываясь, потому приотстал и теперь, когда повернулись лицом к татарам, оказался первым. На него летел огромный татарин с высоко поднятой саблей. Степан успел подумать, что конь под ним гораздо тяжелее татарского, и послал его вперёд и вправо так, чтобы враг оказался слева. Степанов конь ударил татарского конька грудью. Степан успел принять удар сабли на щит и тяжело, с оттяжкой, до ломоты в кисти полоснул своей саблей по незащищённой щеке татарина. Противник медленно, словно нехотя, сполз с седла и рухнул на землю. Конь переступил через тело хозяина и тут же встал как вкопанный: учёный, понимал, что нога хозяина застряла в стремени. Степан в растерянности смотрел, как расползается лужа крови, как скребут сухую землю пальцы татарина с длинными, в траурных каёмках грязи ногтями, что-то перехватило ему горло, но тут услыхал отчаянный крик Юшки:
— Стёпка! Сзади!
Он успел обернуться, и как раз вовремя, чтобы встретить второго степняка. Некоторое время они рубились, выказывая каждый высокое воинское умение. Но вдруг татарин резко повернул коня и поскакал в степь. Только сейчас Степан заметил, что пятёрка воинов, залёгших вместе с десятским, налетела на татар сзади и погнала прочь...
Пленного, столь ценимого здесь, на меже, взял сам десятский. Татарина прикрутили его же арканом к седлу и поскакали к верховьям Дона, к ближней заставе.
Пролетел год. Степан раздался в плечах, но стан оставался юношеским: стройным и гибким. В боях — а их было за год столько, что Степан давно перестал делать зарубки на рукоятке сабли, — ему уже не кружило голову желание бить, крушить, уничтожать. Действовал он, уже вопреки возрасту, осмотрительно и хладнокровно. Если зарывался, то рядом оказывался верный Юшка — вот у кого, несмотря на ещё мальчишеский румянец, осмотрительность была как у седоусого дружинника.
— Поражаюсь я тебе, парень, — сказал как-то Юшке сотник Иван. — Будто и не ты вместе со Степаном испытал в детстве весь ужас татарской резни. Сражаешься, как щи хлебаешь. Размеренно и спокойно, только что отдуваешься.