Оленин, машину!
Шрифт:
— Садись, я тебе покушать собрала, — сказала она, указывая на табурет. — Ты, наверное, голодный, как волк.
Я расположился, чувствуя усталость во всём теле, и сначала взял в руки кружку. Принюхался: водка. Наркомовские сто граммов, как положено. Выпил, занюхал кусочком хлеба, а потом с наслаждением съел всё, что Зиночка положила. Она молча смотрела, как ем, и лишь когда загремел ложкой по тарелке, добивая остатки, спросила:
— Как всё прошло? Я слышала, что вы с военным корреспондентом в переделку попали.
Я усмехнулся, отломил кусок хлеба и жевал, размышляя, что
— Было всякое, Зин. Дело наше военное, ты знаешь какое, не скучное. Ушли мы оттуда целыми, что уже хорошо.
Она вздохнула с облегчением и, кажется, чуть расслабилась. Её рука невольно скользнула по моей, остановившись на мгновение, а затем сжала мою ладонь.
— Главное, что живы, — сказала тихо. — А я тут только и делаю, что о тебе думаю.
Я посмотрел на неё. Лицо у Зиночки было усталым, но всё равно красивым. На щеках румянец от тепла печки, а глаза — светлые, как небо весной. И тут я понял, как же соскучился по её взгляду, по её теплоте.
— Ты молодец, Зиночка, — сказал я. — Ты тут столько хлопот на себя берёшь, да ещё и меня, оболтуса, кормишь.
Она улыбнулась, но на её лице всё ещё виднелась тень тревоги.
— Ладно, давай лучше ещё покушай. Нечего на полупустой желудок разговаривать, — она сходила к печке и принесла оттуда небольшой чугунок. Как открыла, я аж нервно сглотнул: внутри томилась картошка с грибами.
Но съел немного. Что ж я, дикарь, что ли, девушку голодной оставлять. Она хоть и запротестовала, мол, я уже поужинала, всё равно заставил присоединиться. Вскоре сидели оба, сытые и счастливые, но одна мысль меня грызла изнутри.
— Слушай, нам поговорить надо.
Зиночка сразу всё поняла. Взгляд её стал серьёзным, словно холодный осенний ветер пронёсся по лицу. Кивнула:
— Ты про Лепёхина? — спросила тихо, но в её голосе я уловил нотку тревоги.
— Он угрожал мне. Говорил, чтобы от тебя подальше держался, — сказал я, пытаясь подобрать слова помягче, но ничего путного в голову не приходило.
Зиночка вздохнула и посмотрела в сторону, словно что-то искала глазами среди почти опустевших стеллажей.
— Он странный человек. Как будто уверен, что я его собственность, — проговорила она, и голос её чуть дрогнул. — Пыталась ему объяснить, что ничего у нас с ним нет и не будет. А он только своё твердит: «Ты моя, и всё тут». Мне страшно, Алёша…
Я кивнул, чувствуя, как внутри снова закипает злость. Лепёхин решил, что может распоряжаться чужими жизнями. Такого ему не прощу.
— Не бойся, Зина, — сказал я, и голос мой прозвучал твёрдо. — Пока я здесь, он к тебе не подойдёт.
Девушка улыбнулась, но на её лице осталась тревога. Она знала, что на фронте такие вещи редко заканчиваются просто так. Оба мы это знали.
Мы посидели молча, слушая, как где-то далеко-далеко гремит артиллерия. Потом девушка посмотрела на меня и тихо сказала:
— А может, ты прав. Может, нам надо держаться подальше друг от друга, пока война не закончится. Лишние проблемы сейчас ни к чему.
Я покачал головой.
— Нет, Зина. Не могу я вот так просто от тебя отказаться. Да и ты сама этого не
Она смотрела на меня с благодарностью и какой-то тихой грустью. Потом подошла, обняла. Я почувствовал, как её руки обвились вокруг моей шеи, а сердце билось где-то совсем рядом.
— Ладно, — сказала она, отстранившись. — Будь осторожен, Лёша. Я не хочу, чтобы ты из-за меня.
— Обещаю, — ответил я и постарался улыбнуться. — Всё будет хорошо, — и, усадив на колени, стал жадно целовать.
Вернувшись далеко за полночь, я сел в своём углу блиндажа и при свете коптилки, поставив её в самый угол, чтобы никому спать не мешала, стал тихонько стал чистить оружие. Мысли не давали покоя, всё вертелись вокруг Лепёхина и Зины. Я понимал, что это всё не к добру. Когда враги снаружи, свои должны держаться вместе. А тут получается, что внутри тоже есть противник. Такой кажется ещё опаснее.
Глава 25
Рано утром, наспех собравшись, завёл машину и выдвинулся к штабу полка. Там уже вовсю собирались, и собственно штаба-то почти уже и не было — вместо палатки остался только небольшой котлован. Теперь же сапёры срочно разбирали брёвна, чтобы оборудовать командный пункт на новом месте. Вскоре из палатки, которую тут же стали снимать с места, вышел полковник Грушевой. Озабоченный чем-то.
Вместе с ним ко мне в машину сели уже знакомый мне капитан Севрюгин и двое бойцов. С ними я во время предыдущих поездок познакомиться не успел, но это были те же, что и раньше.
— Куда едем, товарищ полковник? — спросил я, глядя на хмурого комполка. Он то ли не выспался, то ли думы тяжёлые одолевали. А может?.. Принюхался незаметно. Нет, алкоголем не пахло. Значит, одно из двух.
— Дадинцзыский узел, чёрт бы его побрал, — прорычал полковник, глядя вперёд.
Сзади Севрюгин положил мне руку на плечо, показал: мол, давай вперёд, там покажем, что и куда. Я кивнул и тронулся с места. Напоследок посмотрел в зеркало заднего вида. Прощай, блиндаж. Мой первый в этом мире дом, и дай Бог, чтобы не последний. Так-то я за свою армейскую биографию разных блиндажей повидал. Но этот мне запомнится тем, что здесь оказался после того, как меня неведомая сила перекинула в прошлое, да ещё в тело старшины Оленина.
Был и ещё один повод посмотреть назад, и не раз, а несколько — Зиночка. Как вспомню её ласковые руки и мягкие губы, аж мурашки по спине. Где-то она теперь? И когда доведётся встретиться? Конечно, она служит в полку Грушевого. Но я ведь в другом подразделении, и судьба военная — штука непредсказуемая. Почти как у моряков: «Нынче здесь — завтра там».
Пока ехали, я вспоминал, что за Дадинцзыский узел такой. Память предсказала: это часть Мишаньского укрепрайона. Того самого, на который теперь направлены усилия наших войск в этом месте. Для ликвидации УРа и взятия Мишаня была создана группа генерал-майора Максимова. В неё вошли миномётный и артиллерийский полки (вторым командует Грушевой), истребительная противотанковая артбригада, ещё погранотряд, миномётная бригада и Ханкайский отряд бронекатеров Амурской Краснознамённой Флотилии.