Ольга. Запретный дневник.
Шрифт:
буду мамкою…
Ты приляг — теплей
на плече моем.
Много-много дней
будем жить вдвоем…
Осень 1939
5. На воле
Неужели вправду это было:
На окне решетки, на дверях?..
Я забыла б — сердце не забыло
Это унижение и страх.
До сих пор неровно
Все изодрано, обожжено,
Точно о железную решетку —
Так о жизнь колотится оно…
В этом стуке горестном и темном
Различаю слово я одно:
«Помни», — говорит оно мне… Помню!
Рада бы забыть — не суждено…
Октябрь 1939
6. О песне
…Посадила розу край вiкна…
Плакала и пела неустанно,
долго плакала и пела я —
нашу песенку о дальних странах
заучила камера моя…
О далеких, о прекрасных странах!
Молодость, румянец и весна,
и у самых-самых ног играет
невская прозрачная волна…
Вот как там,
вот как мы там ходили,
руки онемевшие сомкнув,
как бесстрашным сердцем полюбили
нашу заболевшую страну.
Разве знала я, что это будет,
что простую песенку мою
запоют измученные люди,
с горестной отрадой запоют…
Только что же? Если эти стены
заучили милые слова,
значит, нет ни горя,
ни измены,
значит,
наша Родина —
жива!
1939, февраль
Кам<ера> 33
7
…и я не могу иначе…
Лютер
Нет, не из книжек наших скудных,
подобья нищенской сумы,
узнаете о том, как трудно,
как невозможно жили мы.
Как мы любили — горько, грубо.
Как обманулись мы, любя,
как на допросах, стиснув зубы,
мы отрекались от себя.
И в духоте бессонных камер,
все дни и ночи напролет,
без слез, разбитыми губами
шептали: «родина… народ…»
И находили оправданья
жестокой матери своей,
на бесполезное страданье
пославшей лучших сыновей.
…О, дни позора и печали!
О, неужели даже мы
тоски людской не исчерпали
в беззвездных топях Колымы?
А те, что вырвались случайно, —
осуждены еще страшней
на малодушное молчанье,
на недоверие друзей.
И молча, только втайне плача,
зачем-то жили мы опять —
затем, что не могли иначе
ни жить, ни плакать, ни дышать.
И ежедневно, ежечасно,
трудясь, страшилися тюрьмы,
и не было людей бесстрашней
и горделивее, чем мы.
За облик призрачный, любимый,
за обманувшую навек
пески монгольские прошли мы
и падали на финский снег.
Но наши цепи и вериги
она воспеть нам не дала.
И равнодушны наши книги,
и трижды лжива их хвала.
Но если, скрюченный от боли,
вы этот стих найдете вдруг,
как от костра в пустынном поле
обугленный и мертвый круг;
но если жгучего преданья
дойдет до вас холодный дым —
ну что ж, почтите нас молчаньем,
как мы, встречая вас, молчим…
Осень 1940
8
Я так боюсь, что всех, кого люблю,
утрачу вновь…
Я так теперь лелею и коплю
людей любовь.
И если кто смеется — не боюсь:
настанут дни,
когда тревогу вещую мою
поймут они.
Июль 1939
"На асфальт расплавленный похожа…"
На асфальт расплавленный похожа
память ненасытная моя:
я запоминаю всех прохожих,
каждое движенье бытия…
След колес, железных и зубчатых, —
ржавый след обиды и тоски.
Рядом птичий милый отпечаток —
дочери погибшей башмачки.
Здесь друзья чредою проходили.
Всех запоминала — для чего?
Ведь они меня давно забыли,
больше не увижу никого.
Вот один прошел совсем по краю.
Укоризны след его темней.
Где-то он теперь живет? Не знаю.
Может, только в памяти моей.