Олимпионик из Ольвии. «Привидения» острова Кермек (сборник)

В высоком густо-синем небе пухлыми ватными комками неподвижно висят маленькие одинокие тучки. Между ними плавно, будто в замедленной киносъёмке, кружит орёл. Что заставляет его вот уже битый час делать круг за кругом, сказать трудно. То ли он таким образом наслаждается простором и свободой, то ли высматривает с высоты в сухой порыжелой траве суетливого суслика или неосторожного бабака. А возможно, орёл пытается понять, что делают эти странные существа, которые называют себя людьми, – понарыли каких-то ям и, будто кроты, ковыряются в них с утра

до вечера.

Если это действительно так, если орёл кружит из любопытства, то ему следовало бы опуститься пониже, и тогда он, возможно, понял бы, что это не просто ямы, а раскопы. Люди же, которые в этих раскопах бережно разгребают землю, выискивая в ней глиняные черепки и мечтая о настоящих больших находках, – археологи. Точнее будет сказать, будущие археологи, поскольку пока что они всего лишь студенты археологического отделения исторического факультета столичного университета. И производят эти студенты раскопки Теменоса [1] античного города Ольвия [2] , что на древнегреческом означает «счастливая».

В одном из таких раскопов, который значится под номером восемь, – яме, метров этак три на четыре и до полутора глубиной, – двое: Тимур Иванченко, загорелый до сизой черноты юноша лет двадцати, вся одежда которого состоит из протертых джинсовых шорт и дырявой соломенной шляпы, так называемого брыля, и девушка с короткой толстой русой косой и большими серыми глазами на круглом и тоже загорелом лице. Облачение девушки – зовут её Оксана Гуськова – побогаче: неопределённого цвета шорты, белая футболка и некогда бывшая белой детская панамка.

– И чего бы я столько кружил на одном месте? Как ему не надоест? – в который раз взглянув из-под ладони вверх, удивляется Тимур. Спустя какое-то время он обращается к девушке: – Как ты думаешь, Оксана, сколько живут орлы?

– Не знаю… – пожимает плечами та. – Кажется, тридцать лет. А может, и все сто… Зачем это тебе?

– Да вот… подумал… А что, если этот орёл летает здесь вот так… тысячу лет. А может, и все две тысячи. Представляешь, сколько он мог видеть на своём веку! – в голосе Тимура появляются вдохновенные нотки. – И сколько он мог бы рассказать нам интересного! Возможно, этот орёл видел, как вот нас с тобой, древних ольвиополитов [3] . А это значит, что он должен знать, что и где лежит здесь под землёй…

– Фантазёр ты, Тимка! – снисходительно улыбается Оксана, сверкнув двумя ровными рядками ослепительно-белых зубов. – То ты уверяешь, что найдёшь древнегреческую статую. К тому же непременно работы Фидия [4] или Праксителя [5] … То хочешь, чтобы орёл рассказал тебе, что он видел здесь две тысячи лет тому назад.

– За орла ничего определённого сказать не могу, – рассудительно отвечает на это Тимур. – А вот статую я найду непременно. Иначе зачем бы я тут колупался в земле? Ради вот этих черепков? – Тимур указывает кивком головы на несколько обломков красной керамики, аккуратно сложенных

посреди раскопа. Но тут же, перехватив осуждающий взгляд Оксаны, спешит «сдать назад»: – Хотя и эти… черепки – свидетели старины, то есть ценные находки. Но я всё равно должен найти что-то такое, чтобы… чтобы все ахнули. Понимаешь? На меньшее я не согласен.

– Как говорится в таких случаях: дай бог нашему теляти волка поймати.

– Откуда это?

– Даля [6] почитываю.

– То, что ты почитываешь Даля, – это хорошо, а вот то, что не веришь товарищу, да ещё пытаешься подначить его, – плохо. Не к лицу это такой…

Продолжить Тимуру его обличительную речь, а тем более дать на неё ответ Оксане не приходится, потому что неподалёку, чуть ли не над их головами, слышится по-детски тоненький, дребезжащий голосок:

– Эге-ей! Братцы-кротики! А вылезайте-ка из своих исторических нор, да пойдём обедать!

И вслед за этим над восьмым раскопом появляется голова владельца этого голоса, профессора археологии Ивана Ивановича Гребешкова – щуплого человечка с задорно, по-суворовски торчащим кверху реденьким белым хохолком на голове и такой же белой, воинственно нацеленной вперёд бородкой.

– Как дела? – интересуется профессор.

– Да вот… – неохотно показывает на небольшую кучку битой керамики Оксана. – Одни черепки…

Рядом с профессорской возникают ещё несколько голов участников экспедиции.

– Скромность – черта, безусловно, хорошая, – замечает Иван Иванович. – Однако и прибедняться не стоит. У некоторых и этого нет. Но ничего – у нас ещё всё впереди. Как в той песне: «Вся жизнь впереди, надейся и жди», – усмехается профессор и, перейдя на будничный тон, продолжает: – Так мы идём обедать, а вы тут посматривайте на раскопы. Только смотрите – в этот раз без сенсаций! В особенности – мировых.

Студенты за спиной профессора понимающе улыбаются и хихикают, а Тимур краснеет и смущённо опускает глаза.

…Это случилось неделю тому назад. В тот день, как и сегодня, Тимуру и Оксане пришлось в обеденный перерыв дежурить на раскопах. К концу перерыва, когда студенты вот-вот должны были возвращаться назад, Тимур неожиданно наткнулся на белый мраморный предмет, который, выглядывая из плотно утрамбованной веками земли, напоминал людской нос. Тимур решил, что ему наконец повезло, и он нашёл так давно взлелеянный в мечтах античный бюст, а возможно, и статую. Не помня себя от счастья, он закричал:

– Кто хочет стать свидетелем мировой сенсации, скорее сюда! Я откопал мраморный бюст!

Одна сенсация не состоялась: находкой, напоминавшей человеческий нос, оказался обломок капители [7] . От стыда Тимур готов был сквозь землю провалиться. Прямиком в первое тысячелетие до нашей эры. Несколько дней все, кому было не лень, упражнялись в насмешках над ним, пока наконец этот град подковырок и издёвок не прервал Иван Иванович. Тимур терпеливо выслушивал колкости в свой адрес и лишь мысленно просил провидение, чтобы оно смилостивилось над ним и помогло ему утереть нос всем этим доморощенным юмористам.