Оливия Киттеридж
Шрифт:
Дейзи откинулась на спинку дивана, одернула голубой свитер на большом мягком животе.
— Не надо никому говорить, что я Коппера вот так видела.
— Не надо.
— Ты хороший друг, Хармон.
Он ничего не ответил, погладил ладонью диванную подушку.
— Знаешь, племянник Кэтлин Бёрнем приехал в город со своей девушкой. Я их видела — они мимо проезжали.
— Они как раз на марине были.
Хармон рассказал, как девушка положила голову на стол. Как она сказала парню: «Перестань меня нюхать!»
— Ах, прелесть какая! — Дейзи снова тихонько засмеялась.
— Господи, как я люблю молодых! — сказал Хармон. —
Дейзи все улыбалась.
— Все, что ты говоришь, — совершенно верно.
Она в последний раз затянулась сигаретой, наклонилась к столу — загасить ее в пепельнице. Как-то она призналась Хармону, что однажды они с Коппером подумали, что она беременна: как они были счастливы! Но этому не суждено было сбыться. Она не собиралась снова об этом упоминать. Она просто положила ладонь на его руку, ощутила, как выпуклы костяшки его пальцев.
Минутой позже они оба поднялись с дивана и пошли по узкой лестнице наверх, в маленькую комнату, где солнце сияло в окно, заставляя светиться красную стеклянную вазу на комоде.
— Я так понимаю, тебе там ждать пришлось.
Бонни рвала темно-зеленую шерстяную ткань на длинные полосы. Мягкая кучка таких полос уже лежала у ее ног, лучи предполуденного солнца рисовали узоры на сосновых половицах, падая сквозь мелкие стекла окна, у которого она сидела.
— Жалко, тебя там не было. Вода сегодня — просто загляденье. Спокойная, гладкая. Правда, сейчас ветерок поднимается.
— Ну, думаю, залив я и отсюда видеть могу. — Бонни не поднимала на него глаз. Ее длинные пальцы продолжали работу. Золотое обручальное кольцо, слишком широкое под костяшкой пальца, поблескивало на солнце с каждым движением руки. — Я считаю, это уж ни в какие ворота не лезет — заставлять тебя ждать.
— Да нет. — Хармон уселся в эркере, выходившем на залив. Он думал о той юной паре. — Ну, может, и так. Все было как обычно.
— А ты мне пончик принес?
Хармон выпрямился в кресле.
— Ох ты, черт! Надо же! Я забыл. Оставил его там. Пойду схожу за ним, Бонни.
— Брось.
— Пойду.
— Сядь.
Он еще не встал, но уже был готов, уже оперся руками о подлокотники кресла, согнул ноги в коленях. Теперь он, поколебавшись, откинулся на спинку, взял журнал «Ньюсуик» со столика рядом с креслом.
— Хорошо бы ты вовремя про него вспомнил.
— Бонни, я же сказал…
— А я сказала — брось!
Хармон листал журнал не читая. Слышался только звук рвущейся ткани — Бонни продолжала работать. Через некоторое время она сказала:
— Я хочу, чтобы этот коврик смотрелся как земля в лесу. — Она кивнула в сторону куска ткани горчичного цвета.
— Должно быть здорово, — отозвался он.
Бонни уже много лет плела коврики. Делала венки из засушенных роз и восковницы, шила стеганые куртки и жилеты. Бывало, она поздно засиживалась, делая все это. А теперь она засыпала в восемь вечера, поднималась еще до света, и часто он, просыпаясь, слышал стрекот ее швейной машинки.
Хармон закрыл журнал и смотрел, как Бонни встает, стряхивает с себя крохотные кусочки зеленой шерсти. Она грациозно нагибается и укладывает полосы ткани в большую корзину. Бонни выглядит теперь совсем не так, как та женщина, на которой он женился. Впрочем, ему это не так
— Слушай, давай прокатимся на машине.
— Ты только что прокатился. Мне нужно яблочный соус сделать и заняться этим ковриком.
— Кто-нибудь из мальчиков звонил?
— Пока нет. Надеюсь, Кевин скоро позвонит.
— Хорошо бы он позвонил сказать, что они ребенка ждут.
— Ох, дай им время, Хармон. Что за нетерпеж, господи прости!
Но ему мечталось о множестве — о полных закромах — внуков, заполонивших все вокруг. После всех лет сломанных ключиц, прыщей, клюшек и бейсбольных бит, потерянных коньков, ссор, валяющихся повсюду учебников, волнений из-за того, что от мальчишек пахнет пивом, ожидания машины, подъезжающей к дому посреди ночи, беспокойства из-за подружек и из-за тех двоих, у которых нет подружек… Все это непрестанно держало их с Бонни в состоянии растерянности, будто в их доме всегда, ну просто всегда обнаруживалась какая-то протечка, требующая починки, и часто случалось так, что он думал: «Господи, хоть бы они поскорее выросли!»
А потом они выросли.
Хармон думал, что у Бонни возникнет тяжкое чувство опустевшего гнезда, что ему придется повнимательнее за нею следить. Он знал, да, впрочем, все знали по крайней мере одну семью, где дети выросли, а жена просто взяла да и сбежала сломя голову. Однако Бонни, казалось, стала спокойнее, наполнилась какой-то новой энергией. Она вступила в книжный клуб, вместе еще с одной женщиной взялась писать поваренную книгу с рецептами первых поселенцев, которую небольшое издательство в Кэмдене обещало напечатать. Бонни стала плести больше ковриков и продавала их в какой-то магазин в Портленде. Первый свой чек она принесла домой с лицом, зардевшимся от удовольствия. Он просто никогда и подумать о таком не мог, только и всего.
И еще кое-что произошло, когда Деррик уехал в колледж. Хотя к этому времени их постельные отношения стали более редкими, Хармон примирился с этим, он уже некоторое время чувствовал, что Бонни как бы оказывает ему услугу. Но однажды он повернулся к ней в постели, а она отшатнулась. Минуты тянулись. Потом она тихо сказала: «Хармон, думаю, я покончила с этим делом».
Они лежали рядом во тьме, и его потрясло — от самого низа доверху — ужасающее, безнадежное понимание, что она так решила, раз и навсегда. Но ведь никто не может сразу признать поражение.
«Покончила?» — спросил он. Она вроде как двадцать кирпичей уложила ему на живот, так ему было больно.
«Прости, Хармон. Но я с этим покончила. Нет смысла притворяться. Это не годится — ни тебе, ни мне».
Он спросил, может, это из-за того, что он такой толстый? Она ответила, что он на самом деле не такой уж толстый, не надо ему так думать. Просто она с этим покончила.
«Может, я был слишком эгоистичен? — спросил он. — Что бы я мог сделать, чтобы тебе было хорошо?»
(Они раньше никогда о таком не говорили: он даже покраснел в темноте.)