Оловянная принцесса
Шрифт:
— С одного взгляда?
— Совершенно верно. В детстве я упал и сильно ударился головой, после этого я и приобрел такую способность, — думаю, что в качестве компенсации.
— Какой необычайный случай… Итак, я полагаю, вы человек семейный.
— У меня пять дочерей, ваша светлость, добрые, умные девочки. Но содержать их, смею заметить, непросто. Жалованье чиновника…
— Понимаю. Итак, герр Бангеманн, мне необходим человек с вашим исключительным талантом. Вопрос идет о сугубо частном, можно сказать, секретном деле…
Он оборвал фразу. У Бекки екнуло сердце:
— Повторяю, поручение в высшей степени деликатное. Никто не должен об этом знать, вы меня понимаете?
— Можете полностью на меня положиться, граф Тальгау.
Дальше оба понизили голос, перейдя на шепот. Бекки ужасно захотелось прислушаться и понять, о чем речь… но она тут же поймала себя на этом и покраснела: никогда раньше ей не приходилось подслушивать. Господи, как стыдно! Разговор в кабинете продолжался еще пару минут, но ничего определенного Бекки больше не услышала, разве что в какой-то момент негромкий звон монет.
В конце концов дверь в коридор снова открылась, и настала тишина. Бекки некоторое время еще переждала, прежде чем выйти из своего убежища. В голове ее царило недоумение. Она привыкла полагаться на графа, как на Эштенбургскую скалу, но то, что она только что услышала в географическом кабинете, рождало невольные подозрения. Она не могла поделиться этими подозрениями с Аделаидой: ее величеству и без того хватало забот. Она решила рассказать все Джиму, как только ей удастся его разыскать. Она оставила записку в его комнате и вышла, скрестив два пальца на удачу.
В тот же вечер в гостиной Бекки разложила доску для новой настольной игры, которая называлась: «На поезде через континент». Доска для игры представляла собой карту Европы. Аделаида взглянула на нее и презрительно фыркнула: такой маленькой выглядела Рацкавия на этой карте.
— Ну и карта! — сказала она и щелкнула ногтем по маленькому оловянному паровозику с вагончиками, готовыми отправиться в долгий путь из Лондона в Константинополь, Брандизи или Стокгольм. — Оловянные вагончики, оловянные кораблики в миске с водой… Знаешь, кто я такая, Бекки? Я — оловянная принцесса. Как в шахматах, я прошла путем обычной пешки через всю доску и превратилась в королеву… Но только оловянную. Может быть, сыграем в шахматы, нет? Да и мне что-то сегодня неохота. Выйдем на террасу, подышим свежим воздухом. Здесь почему-то ужасно душно…
Бекки открыла стеклянные двери, они вышли и, облокотившись на балюстраду, помолчали, глядя на расстилающийся перед ними парк. Воздух был тяжелым и неподвижным. Лес вдали уже утратил очертания, отдельные деревья растворились в дымке, и небо вверху заметно потемнело, сделавшись стальным с оттенком берлинской лазури. Трава на широких лужайках там и здесь была примята порывами ветра, уже пролетевшего и скрывшегося из виду. Неожиданно в облаках образовался разрыв, и последние лучи просияли на землю, сделав зелень травы и листьев такой невыносимо яркой, что у Бекки перехватило дыхание. Легкий ветерок,
— Бекки, — сказал Аделаида, поворачивая голову к темнеющей вдали опушке леса.
— Да?
— Значит, теперь это мой дом, так?
— Выходит, что так.
— Вот уж никогда не думала, что у меня будет свой дом. Я была уверена, что умру где-нибудь на улице или в тюрьме. Мне казалось, что другого выхода для меня нет… А то еще представляла себе, как заболею какой-нибудь такой болезнью, знаешь… или просто чахоткой. Сгнию заживо или сойду с ума и сдохну в сумасшедшем доме. Я просто знала, что так будет.
— Но ты ошиблась, верно?
С минуту они молчали. Потом Аделаида глубоко и как-то судорожно вздохнула и отвела с лица упавшие локоны.
— Бедный Руди, — просто сказала она. — Знаешь, Бекки, ведь я его никогда не любила… Я его ценила, была ему благодарна, но… Знаешь, мне кажется, что если человек сделал то, что я сделала, если он отдавался мужчинам за деньги, он уже никогда не сможет по-настоящему полюбить… Странно! Было три человека, которых я бы могла полюбить. Один был старый чудак по имени Маллой. Он заботился обо мне в те времена, когда я познакомилась с Джимом и мисс Локхарт… Вторым был старый король. Мы знали друг друга лишь один месяц, и у него были все причины недолюбливать меня, и, однако, он мне сделался так дорог…
Ее голос дрогнул. Солнце уже скрылось, небо стало темно-лиловым, как старый синяк; ветер из леса задувал все сильнее, так что Бекки пришлось потеплее укутать плечи в платок.
— Мне кажется, что он тоже тебя любил, — сказала она.
— Скажи, Бекки, у меня получается быть королевой?
— Странный вопрос! Не знаю, у кого бы это могло получиться лучше.
— У мисс Локхарт, конечно. Я хочу сказать, миссис Голдберг. Когда закончатся эти переговоры, как ты думаешь, она согласится приехать сюда в гости?
— Я уверена, что согласится. Напиши ей и пригласи.
— Мне кажется… — произнесла Аделаида, глядя вдаль и осторожно трогая ладонью остывший камень балюстрады. — Мне кажется, если бы она знала… Мне так хочется, чтобы она гордилась мной. Если бы только она похвалила меня, что мне дела до других!
— А кто был третьим? — помедлив немного, спросила Бекки.
— Третьим?
— После мистера Маллоя и короля.
— Ах, ты про это… Не знаю. Может быть, я ошиблась. Может быть, их было только двое. Я пойду к себе — становится зябко. Выпью чашку шоколада и лягу спать. Не гуляй больше, простудишь горло. Завтра нам придется напрягать его беспрерывно.
После того как Аделаида легла спать, Бекки еще немного посидела в своей комнате с книгой, но беспокойство ее не проходило. Она попробовала постучаться в дверь Джима, но он еще не вернулся. Потом она попробовала играть сама с собой в шахматы — левая рука против правой; попробовала играть в трансконтинентальный поезд, но бросила, едва ее оловянный вагончик добрался до Вены; снова взялась за чтение, но, какую книгу ни брала, она казалась ей то утомительно скучной, то слишком легкомысленной.