Омут
Шрифт:
А вот и глянцевый мужской портрет... Мужчина лет сорока, мягкие волосы, благородный лоб. Большие, полные грусти глаза, небольшой чувственный рот. Фотография сделана в три четверти, чтоб подчеркнуть профиль, который был, ничего не скажешь, красив. Подпись: "Мистер Джеймс Слокум в роли Железного Человека". Если верить фотографии, то мистер Джеймс Слокум мог быть предметом обожания лиц из прекрасной половины человечества. Но не моим, признаться.
Довоенного образца седан "паккард" подъехал к театральной лужайке, из машины вышел молодой человек, широкоплечий, длинноногий, в плотно облегающих ягодицы джинсах и гавайской рубашке в цветочек. Черная шоферская кепка была явно не в его стиле. Видно, он сам это чувствовал: перед тем как захлопнуть дверцу машины, он бросил ее на переднее сиденье, показав мне блестящую шевелюру волнистых волос.
Парень взглянул на меня. Глаза его казались светлее, чем были на самом деле, — так бывает у хорошо загорелых брюнетов... Еще один предмет воздыханий. Такие стадами пасутся летом на курортах Калифорнии. Предмет-два открыл тяжелую дверь в здание театра слева от меня, прошел внутрь, дверь захлопнулась за ним. Я помедлил с минуту и проследовал за красавцем в вестибюль — маленький, тесный и слабо освещаемый красной лампочкой с надписью: "Выход". Парня уже не было, видно, он скрылся за дальней дверью в зал, за которой слышался гул голосов. Я пересек вестибюль и тоже вошел в зрительный зал. Полный мрак вокруг, за исключением сцены, которая была освещена и на которой находились люди. Я опустился на боковое кресло в последнем ряду партера, подумав мимоходом над тем, какого черта мне здесь надо.
Сцена, уже подготовленная к спектаклю, представляла английскую гостиную. Однако актеры еще не надели костюмов. Джеймс Слокум, такой же привлекательный на сцене, как и на фото, в желтом свитере с высоким воротом, что-то репетировал с белокурой девушкой в джинсах.
— Родерик! — говорила девушка. — Зная о моей любви к вам, вы ни разу не обмолвились об этом. Почему же?
— Почему я должен был это сделать? — С видом величайшего изумления пожимал плечами Слокум. — Вы были довольны тем, что любили, я был доволен тем, что любили меня. Разумеется, я делал все от меня зависящее, чтобы поддержать в вас это чувство.
— Что вы говорите? — Она переиграла, выражая свое удивление услышанным от партнера ответом, и ее голос едва не сорвался на крик. — Но я-то, я-то ничего не знала!
— Да, я позаботился о том, чтобы вы ничего не узнали, пока не подошли к той зыбкой черте, что отделяет восхищение от страсти. Но я всегда был готов поднести спичку к вашей сигарете, сделать комплимент по поводу вашего платья, трогательно пожать вам руку при прощании. — Слокум сделал рукой движение, как бы непреднамеренно касаясь женской руки.
— Но ваша жена... что она? Мне кажется невероятным, чтобы вы... вы осознанно делали меня виновной в кромешном аде супружеской измены!
— Кромешный ад? О чем вы, моя дорогая? Наоборот, страсть — это свет тысячи солнц, это ослепительный блеск весеннего дня, это великолепное сияние радуги! — он произносил все эти слова звенящим голосом, и в каждом сравнении будто оставался след полета неудержимой стрелы. — Рядом с той любовью, которая может воспламенить нас, законное мое супружество — это... это существование двух кроликов, запертых в клетке.
— Родерик, я ненавижу и боюсь и обожаю вас, — провозгласила девушка и бросилась к его ногам, рассчитанно, словно балерина.
Он протянул ей обе свои руки. Поднял с колен.
— Я обожаю быть обожаемым, — уже не выспренно, а непринужденно, вполне убедительно произнес Слокум.
За все это время диалога кто-то нервно прохаживался в оркестровой яме, и тень от его худой фигуры падала то и дело на рампу. Потом человек одним прыжком очутился на сцене и закружился вокруг диалогизирующей парочки, точно судья на ринге.
— Прекрасно, в самом деле прекрасно. Вы превосходно схватили мой замысел, вы оба. Только... мисс Дермотт, нельзя ли чуточку эмоциональнее оттенить контраст между "ненавижу и боюсь", с одной стороны, и "обожаю", с другой? В общем, так: ключевой мотив первого акта это вот что — неудержимая страсть, которая звучит в обращении Клары к Железному Человеку, обнаруживает неукротимую страсть его собственного отношения к любви, к жизни. Не могли бы вы повторить ваши реплики после слов про "кроликов в клетке"?
— Конечно, мистер Марвелл.
Как я и подозревал, то был автор, а пьеса... была одной из тех пьес, которые нравятся чувствительным мамашам и актерам-любителям, чушь, парадирующая сама себя. Пышные словеса про "отношения к любви и жизни", ничего внутри не содержащие, ничего реального.
Я переключил внимание на затемненный зрительный зал. Почти пустой. Но в первых рядах несколько человек расположились группками, безмолвно наблюдающими за актерами. Да еще двое за несколько рядов передо мной. Когда мои глаза привыкли к тусклому освещению, я смог различить парня, стоящего в проходе между креслами, и девушку. Парень наклонился к девушке, сидящей в своем кресле, положил свою руку на ее плечо, она тотчас передвинулась на соседнее место.
Вот он уже где, Предмет-два.
— Черт возьми, — сказал он громким, клокочущим шепотом. — Ты обращаешься со мной, будто я... грязный. Я-то думаю, что у нас с тобой что-то путное получится, а ты уползаешь в раковину и захлопываешь створки перед самым моим носом.
— А ты все равно ползешь сквозь любую щелочку-туннельчик. — Ее голос был насторожен и тих, но я расслышал сказанное.
— Ты воображаешь себя незаурядной, слишком для меня умной, могу сказать тебе кое-что такое, о чем ты никогда и не слышала.
— И не собираюсь выслушивать. Меня очень интересует пьеса, мистер Ривис, и я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.
— Мистер Ривис?! Что это вдруг за проклятая вежливость? Ты была достаточно горячей вчера, а теперь уже "мистер Ривис"?!
— Я не буду разговаривать в таком тоне.
— Ах вот как! Ты не будешь водить меня на веревочке, понятно тебе? Может, я и грязь, дерьмо, но у меня и мозги есть, и все то, из-за чего женщины вешаются мне на шею... коль я того захочу, ясно?