Он где-то рядом
Шрифт:
— Это кто с вами — пьяный? — громко спросил через приспущенное стекло дверцы водитель, видя, что меня поддерживают с двух сторон под руки. — С пьяным — не повезу!
— Да нет, что вы! — услышал я рядом с собой чей-то странно знакомый женский голос. — Его хулиганы ножом пырнули, надо поскорее домой отвезти, — и, повернув голову, я узнал в говорившей свою собственную сестру.
— А-анька-а, — растерянно протянул я. — А ты тут как оказалась?
— Да мы с Лешей здесь неподалёку в гостях были, идем назад, и вдруг слышим, кто-то на помощь зовет. Подбежали — а там и ты…
Говоря всё это, она с помощью поддерживавшего меня сзади парня помогла мне залезть в машину. Катя села на переднее сиденье, парень — рядом со
— О! — выстонал я, напрягая память. — А ты часом не… Радер?
— Радер, Радер, — усмехнулся парень. — Спасибо, что узнал.
— Ну так ведь братан все же, — ответил я и вдруг застыл, пораженный внезапным прозрением: — Э!.. А что же ты тогда с Анькой водишься? Ведь она тебе, как я понимаю, сестрой доводится. Так ведь и до греха кровосмешения недалеко!
Парень весело расхохотался.
— Можешь на этот счет не волноваться! Хоть я, благодаря твоему другу, и написал курсовую работу по теме родственности фамилий Радер — Колесов, на самом деле мы не имеем друг к другу (по крайней мере — пока) никакого родственного отношения.
— Это почему же?
— Потому, что моя настоящая фамилия не Радер, а — Радек, но когда в тридцать седьмом году моему отцу выписывали в роддоме метрику, родители изменили ему в фамилии одну букву, чтобы избавить его от подозрений в родстве с бывшим секретарем «Коминтерна» и сотрудником газет «Правда» и «Известия» Карлом Радеком, объявленным к тому времени «врагом народа» и осужденным по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра»…
Я неловко повернулся и застонал от боли в ноге.
— Может, парня лучше показать медикам? — полуобернулся к нам хозяин «Москвича». — Правда, в этом районе я больниц не знаю, но вот возле ВДНХ есть одна, я туда как-то летом отвозил двух девчушек, нахлебавшихся воды в пруду.
Я заметил, как Катя при этих словах как-то вдруг встрепенулась, словно хотела что-то возразить, но в это время заговорила моя сестра:
— Нет, это далеко, — решила за всех Анька. — Везите нас к метро «1905 года», а там мы, если будет нужно, вызовем врача прямо на дом.
— Можно и так, — согласился водила. — Те места я тоже неплохо знаю. У меня там, — он что-то сосчитал про себя, шевеля губами, — лет так… девятнадцать, наверное, назад… нет, вру, восемнадцать!.. была одна… — он погрузился в воспоминания и минут, может, с пятнадцать мы ехали молча, уже и забыв, что он начинал о чем-то говорить, пока он вдруг опять не возвратился из своего путешествия в прошлое. — Её звали Мария…
Мы миновали Рижский вокзал, проехали по Сущевскому валу, повернули возле Савеловского на Нижнюю Масловку…
— И что с ней стало? — нарушила молчание Катя.
— А?.. — не понял водитель.
— Я спрашиваю про вашу Марию. Куда она делась?
— А-а, про Марию, — очнулся он. — Не знаю, потерял я её. Гордая она была и чистая, а я… — он притормозил возле светофора, дождался, пока загорится зеленый свет и повернул на Новую Башиловку. — Зато теперь я живу так, словно слышу её голос и выполняю её просьбы…
Мы миновали Беговую, сделали несколько поворотов и, въехав внутрь двора, остановились возле нашего подъезда.
— Сколько мы вам должны? — спросил, вынимая из внутреннего кармана бумажник, Радек.
— Сколько вы мне должны? — задумчиво повторил шофер, словно бы пробуя каждое слово на вкус. — Это, дети мои, каждый в этой жизни оценивает сам… Я вот тогда не сумел разыскать мою Марию — а потом мне кто-то сказал, будто бы она родила от меня сына… Вот я теперь и смотрю на каждого семнадцати-восемнадцатилетнего паренька отцовскими глазами. Ведь любой из них — может оказаться моим сыном…
Глава девятая
СИБИРСКИЕ ПИСЬМА
Рана на моей руке оказалась совсем неопасной и уже дня через три стала затягиваться как на собаке. А вот ударом в ногу этот падла повредил мне какую-то важную мышцу (хорошо еще, не сухожилие, а то, сказал доктор, нога могла бы и усохнуть), так что мне пришлось проваляться в постели практически до самого Нового года, из-за чего у меня образовался целый букет «хвостов» из несданных зачетов. В начале декабря, узнав о моем ранении, меня заехал навестить староста нашей группы Жека Барбатун — тот самый чувак, что помог мне тогда с вариантом на вступительном экзамене по математике. Порасспросив о моем приключении, он пообещал завозить мне для переписывания конспекты пропущенных мной лекций и темы зачетных работ, и действительно — дня через три привез пару тетрадок и бутылку красного вина. У меня как раз сидела тогда в гостях Катя, мы распили втроем бутылку, и они ушли, после чего больше ни Жеки, ни Кати я возле своей постели не видел. Я звонил Барбатуну, спрашивал, почему он не несет мне конспекты, на что он отвечал, что прости, мол, старик, абсолютно некогда, зачеты в самом разгаре, да всё такое прочее. Но ты, мол, там не волнуйся, я тут всем про твое геройство расписал, так что тебе половину зачетов автоматом поставят, а остальные потом без труда досдашь в экзаменационную сессию…
Я звонил Кате, но она говорила, что Уютин совсем замучил их в своем театре — готовит там к Новому году грандиозную премьеру и заставляет их приходить из-за этого на репетиции каждый вечер.
Оставались еще Анька с Радеком, мать с отцом да Иванов со своими письмами из Сибири. Но Аньке с Радеком было гораздо интереснее друг с другом, нежели со мной, батя постоянно был на работе или же отсыпался после нее, а мать целыми днями что-то стирала, варила, штопала, ходила по магазинам и рынкам, так что ей было практически не до меня. Да и вообще в нашем роду как-то не практиковалось проявление слезливости, я почти не помню, чтоб родители сокрушались по поводу болезни кого-то из родственников или, скажем, плакали по кому-нибудь из близких. Хотя нет, вру. Помню, мне было тогда лет десять, мы уже с год как переехали из Донбасса в Москву, и бабушка Лиза приехала посмотреть, как мы устроились на новом месте, заодно привезя с собой (а вернее — на себе, потому что я до сих пор не представляю, как можно в двух руках довезти до Москвы три объемистых сумки, две набитых до отказа авоськи да еще пластиковый пакет с банками всевозможных варений, солений, компотов, соков, меда, несколькими брусками сала, шестью десятками яиц, четырьмя ощипанными курицами, несколькими кольцами домашней колбасы, свиной тушенкой — опять же-таки, закатанной в стеклянные банки, двумя глубокими мисками холодца, литровой бутылкой самогона, кучей домашних пирожков, мешочками с сухофруктами, сушеным укропом, чесноком и т. д., и т. п., и еще чего-то) так называемые гостинцы для своих изголодавшихся на городских харчах москвичей.
И вот, возвратившись как-то из школы, я бросаю в угол ранец и забегаю в комнату, которую мы называем залой и в которой у нас стоят сервант с хрустальной посудой, из которой мы никогда не едим, большой диван, круглый стол, телефон с длинным шнуром и телевизор. Бабушка Лиза сидит перед включенным экраном и, вытирая уголком накинутого на плечи платка глаза, горестно плачет.
— Бабусь, что случилось? — спрашиваю я испуганно.
— Та, — машет она одной рукой, а другой прижимает к глазам платок, утирая катящиеся слезы. — Ганну жалко.