Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга
Шрифт:
– Она-то, может, счастлива, в то время как вы - нет, - говорю я, усугубляя таким образом его мучения.
Затем уточняю елейным голосом:
– Разумеется, говорю вам это исключительно из симпатии.
Возможно, Андре Дюверже и глуп как пробка, но ту немалую долю иронии, что я вложил в свою последнюю фразу, он все же прекрасно уловил.
– Если не возражаете, не будем отвлекаться от ваших дел, - сухо произносит он.
– И в этой связи хочу вам задать последний вопрос, чисто практического порядка.
Я предвидел вопрос, и мой ответ готов.
– В ближайшие дни я не собираюсь выходить из дома. Однако он должен позвонить мне, как только прибудет в Дьепп. Я не хочу быть застигнутым врасплох и желаю подготовиться к встрече. Итак, я назначу ему свидание по телефону и приму в условленный час.
– Ну, что ж, я все ему передам, - говорит Андре, вставая с кресла.
Нам явно нечего больше сказать друг другу, и я иду к шкафу за его барахлом.
Протягиваю ему его вещи, а он обращается ко мне застенчиво, почти стыдливо:
– Вы не желаете видеть Франсуазу. Но может быть, хотите, чтобы я сказал ей что-нибудь… с глазу на глаз… от вашего имени.
Я беру его за руку. Меня охватывает внезапное волнение. Что-то происходит во мне, в самой глубине моей души. Берегись! Чувствую, как подступают к глазам слезы! О, мои страдания, как неизбежно ваше присутствие здесь, в теплом гнездышке моего сердца!
И как отчаянно цепляются за мою плоть ваши острые когти, если я претворяюсь, что забыл о вас!
Медленно увлекаю Андре к выходу и шепчу так тихо, что сомневаюсь, слышит ли он:
– Вы скажите ей: "Твое тело, обжигающее, словно пламя, твое тело, влекущее, словно море…"
Но я беру себя в руки и, проглотив подступившие к горлу рыдания, теперь уже громко произношу:
– Нет! Не говорите ей ничего! Ведь она могла обо всем забыть. Женщина, нарушившая супружескую верность, тоже страдает амнезией.
Последние мои слова ему, вероятно, совсем непонятны. Какое это имеет значение! Пусть он теперь уходит! Скорее в Лондон, посланник Дьявола! Мне не терпится, чтобы все побыстрей завершилось.
Уже стоя у открытых дверей, я все-таки пожимаю ему руку.
– Благодарю, Андре. Я был уверен, что могу рассчитывать на вас.
Он бросает на меня долгий взгляд, в котором я впервые читаю симпатию, и лепечет:
– Ухожу от вас совершенно подавленный.
VII
Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчез из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.
Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.
Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса,
– Идемте, - говорю я ему, - надо поесть.
Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.
– Как прошел ваш разговор?
– спрашивает он.
– Успешно. Вы не голодны?
Он отрицательно качает головой.
Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.
– Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?
– Да нет!
– Улисс пожимает плечами.
Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.
– Ну-ка, старина, вставайте!
– встряхиваю я его.
– Аппетит приходит во время еды.
Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного… шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.
Уже несколько лет как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и, конечно же, режу себе палец.
Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.
Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь в мальчишеских драках во время летних каникул. Больно, но кровь останавливает.
Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы, наконец, садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.
Вскоре поглощенные калории развязывают Улиссу язык. Буравя меня взглядом, он вдруг бросает, не раздумывая:
– Лондон, С. В. 7. Циркус Роуд, 23, Ньюгейт Отель.
Я застываю с вилкой в руке.
– А это что такое?
– Маленький-отель-на-Темзе, - шипит он.
– Вы забыли об этом маленьком отеле?
Вот уж нет! Помню так же, как и Циркус Роуд, 23. Поскольку наш друг Поль отправлял свои письма Пюс "до востребования", он считал, что предосторожности излишни, и пользовался конвертами своего отеля.