Он и Я
Шрифт:
Тарский отворачивается. Как будто для того, чтобы достать из комода белье, но я понимаю, что на самом деле от меня отгораживается.
Вот это больно.
— Ложись и постарайся уснуть, — говорит, прежде чем выйти из спальни.
А во мне словно какой-то дьяволенок просыпается. Тот самый, которого Таир лучше меня знает. Жжет внутри, заставляя подпрыгнуть и куда-то сломя голову нестись.
Да я же решила прекратить быть проблемой!
Только эмоции и прочее не спрашивают
Нужно это как-нибудь остановить. Куда-то выплеснуть эту энергию.
На чтении сейчас вряд ли смогу сосредоточиться. В надежде, что зрительное восприятие будет сильнее, включаю телевизор. Напоровшись на спортивный канал, действительно немного подвисаю. Экран заполняют полуголые накачанные мужчины. Сначала их показывают толпой, потом каждого по отдельности крупным планом.
— Что ты делаешь?
От неожиданности едва не подскакиваю.
— Думаю, мне нужно заняться спортом. Срочно! — идея рождается так стремительно, что оценить ее на целесообразность возможности нет. — Давай, покажи мне парочку упражнений.
— До утра не ждет? — хмурится Таир.
— Тут сказали: «Не откладывайте на понедельник. Начните прямо сейчас!» — цитирую с самым серьезным видом. Ничего, что дыхание срывается, и голос звучит рвано. — Завтра понедельник, так что…
— Катя, — выговаривает многозначительно. В этих четырех буквах и давление, и просьба, и нагоняй, и жесткий приказ прекращать. — Пора спать.
— Я не усну, не усну, — бормочу, развязывая и отбрасывая на диван халат. Пижама вполне приличная, за провокацию не сойдет. — А ты иди, если хочешь… Отдыхай. Я позже приду.
Тарский сердится. Вижу и чувствую это. Но и оставить меня как будто не может. Не знаю, как к этому относиться, но он действительно не раз сидел при мне, когда мне не спалось. Бдит, словно я ребенок.
Что ж…
Ложусь на ковер, кладу ладони под грудь и замираю. Сердце, будто дурное, в руки бьется. Как же его успокоить?
— Это все? — спрашивает Таир, опускаясь рядом со мной на корточки. Одно колено упирает в пол у меня под боком, второе выставляет в сторону. — Весь спорт?
Хорошо, что вместе с трусами штаны натянул. Жаль только, насчет футболки не подумал.
Вдыхаю его запах. Ощущаю тепло его тела. Скольжу взглядом по выпуклым грудным мышцам, на кубиках спотыкаюсь… Смущаюсь, забывая о важности дыхания.
— Что-то мне дурно, — смотрю в его глаза и чувствую, как мои отчего-то слезятся.
— Что беспокоит?
Взгляд Гордея, приобретая крайнюю степень сосредоточенности, скатывается вниз по моему телу. Если бы мог — внутрь меня забрался. Хотя, по ощущениям, именно это он и делает.
— Дело в том, что я не знаю, — выдаю шепотом. — Не понимаю.
Тарский резко возвращается к моим глазам. Впивается и замирает. Кажется хладнокровным
— Я спокойна и благоразумна. Я не проблема, — произношу, как мантру.
Кого я пытаюсь убедить?
Нахмурившись, решаю непосильные задачи. А Тарский… Упирая локоть в колено, трет подбородок и вдруг улыбается.
Ослепляет. Закорачивает. Взрывает.
Что-то внутри меня разлетается искрами. Я ведь думала, что он красивый… Сейчас же попросту поражена величиной своего восторга. Хорошо, что лежу, иначе бы потеряла равновесие. Да я и сейчас куда-то проваливаюсь, теряя опору. В голове возникает шум. В глазах двоится.
Как я могу оставаться равнодушной, если вместе с радостью рвется наружу дикая тоска. Спину осыпает мурашками. Они, похоже, безумные фанатики бессмысленных странствий, неприкаянные. Это их способ жизни.
Отключите эту функцию! Позвольте спокойно дышать!
— Думаю… — надо что-то говорить. — Думаю, когда в Москву вернемся, пойти на какие-нибудь дополнительные курсы. Может, живопись, — пожимаю плечами в надежде, что это стряхнет напряжение. Никак не получается. Говорю простые вещи, а взглядами друг друга пожираем, будто я одежду с себя срываю. — Я когда-то хотела… Папа против был. Вот думаю… Еще бассейн не помешает. И может… Может, английский? Неплохо бы еще один язык выучить, — я все болтаю, а он все молчит. Неужели не понимает, что должен отвечать, чтобы развеять этот морок. — Что скажешь?
— Неплохие планы.
— А ты? Что делать будешь? Если сказал, что уйдешь от отца… Что дальше? Уже думал?
— Не могу с тобой это обсуждать.
— Почему? Ну, скажи! Сам авторитетом заделаешься, а? У тебя наверняка есть люди, которые за тобой пойдут… — размышляю, слабо скрывая волнение. — Папа, конечно, будет недоволен. Тут и гадать нечего! Да, — как будто сама с собой соглашаюсь. — И потом… Если вы срежетесь, не найдя компромисса… Если воевать будете… Если дойдет до кровавых разборок… Ты сможешь причинить мне вред?
Вот вроде бы спокойно меня слушает, а по глазам вижу, что неприятна ему эта тема. Она его даже злит, хоть он и сохраняет внешнюю невозмутимость.
— До этого никогда не дойдет, Катя, — не говорит, а чеканит слова.
— Мы сможем видеться? — не сдержавшись, спрашиваю то, что меня больше всего волнует.
— Нет, Катя, мы не сможем видеться.
Ответ меня не то чтобы удивляет. Он меня шокирует и разбивает.
Тарский не выражает сомнения. Не оставляет вопрос не закрытым. Не дает ложных надежд. Выговаривает четко и уверенно, на одном дыхании.