Он сделал все, что мог
Шрифт:
— Боже, как вы любите фразеологию! — Полковник попытался поморщиться, но шевельнулись только его косматые седые брови. — Никто и не ждет от вас предательства, речь идет только об одной детали уже минувшего боя: много ли партизан участвовало в нападении на станцию?
— Много, очень много!
— Это хорошо. — Полковник и лейтенант переглянулись. — Сто, двести, пятьсот?
— Очень много. Уточнения не будет.
Лейтенант тихо сказал полковнику по-немецки:
— Может, поскольку он
— Нет, не надо. Я эту нацию знаю, он больше ничего не скажет. Надо зафиксировать то, что он сказал, и найти способ передать все майору Бранту. Это надо сделать быстро, уполномоченный СД уже приехал и сейчас обнюхивает станцию. Понимаете? — Полковник встал. — Ну, вот и все.
Меня отвели назад, в магазин. Когда я остался один, меня охватил ужас: не повредил ли я партизанам, сказав, что их было очень много? Вдруг враги теперь пошлют в лес мощный карательный отряд? От этой мысли меня пробрал холод и начало трясти.
Опять лязгают запоры. Конвойные торопятся. На этот раз они пришли без переводчика. Понукают меня в пути. А когда я намеренно пошел медленнее, один из них сказал другому:
— Он еще капризничает. Там его выдрессируют в два счета.
— Дурак, — отозвался другой конвойный, — не хотел говорить с нашим лейтенантом. Он пожалеет об этом.
— Эти умеют. Ты знаешь, когда я захожу в их здание, мне жутко становится.
Все ясно. Меня ведут в гестапо. И такая тоска сдавила грудь, не сказать словами. А тут еще день, как назло, солнечный такой, тихий, добрый.
Гестапо размещалось в здании школы. В вестибюле, где во всех школах за деревянным барьером нянечки принимают от ребят пальто, стоял канцелярский стол с несколькими полевыми телефонами. За столом в расстегнутом настежь черном кителе сидел альбинос огромного роста — его ноги торчали из-под стола. Один из конвойных подошел к нему, щелкнул каблуками и сказал что-то. Белобрысый отстранил его рукой, чтобы посмотреть на меня. Потом он нажал кнопку одного из телефонов.
— Рихард! Партизан доставлен… Хорошо… — Он положил трубку и крикнул: — Дежурный!
Из комнатки, в которой в школах помещается нехитрая школьная канцелярия, выбежал, на ходу застегивая китель, солдат. Альбинос показал ему на меня и сказал:
— В комнату номер два.
Солдат подошел ко мне и толчком в спину направил к лестнице. Я видел, как он расстегнул болтавшуюся у него на ремне кобуру.
У двери, на которой мелом была написана крупная двойка, он поставил меня лицом к стене, а сам постучался. Когда дверь открылась, он гаркнул:
— Арестованный доставлен!
Там, за открытой дверью, смеялись. Солдат взял меня за локоть, подвел к двери и резким толчком в спину впихнул в комнату.
В
— Фамилия? — спросил он тихо.
Я молчал и смотрел поверх его головы. Там, между двумя окнами, был вбит гвоздик, а пониже — деревянная рейка, вся исколотая кнопками. Наверное, здесь вывешивались школьные объявления или расписание уроков.
— Фамилия? — чуть громче повторил гестаповец.
Я молчал.
— Все-таки ты вызови переводчика, — сказал сидевший на диване офицер.
Гестаповец за столом рассмеялся:
— Тьфу, дьявол, я же забыл, что имею дело с обезьяной!
Он позвонил по телефону и потребовал к себе переводчика.
Но, очевидно, ему сказали, что переводчика нет или что он занят.
— Где хотите, найдите мне переводчика! — закричал ом в трубку, мгновенно побагровев. — Чтоб через три минуты он был у меня!
Гестаповец швырнул трубку и посмотрел на того, который сидел на диване:
— Вот так каждый день. То нет переводчика, то нет машины, то испорчен штабной кабель. Где вы откопали для нас этого рыжего саботажника?
Сидевший на диване брезгливо махнул рукой:
— Он работал в аппарате берлинского управления, умудрился потерять какой-то документ, и его двинули на фронт.
— «Двинули на фронт»!.. — Сидевший за столом гестаповец пожал плечами. — Неужели у вас там до сих пор не понимают, что сюда, на такие посты, надо посылать лучших, а не всякое дерьмо!
— Не узнаю тебя, Фридрих, ты стал неврастеником. Надеюсь, себя ты не относишь к дерьму?
Офицеры дружно, рассмеялись.
Третий — он сидел в кресле у окна — глазами показал на меня:
— Интересно, что думает сейчас этот тип?
— Я знаю, — сказал гестаповец за столом. — Он думает, когда мы его повесим. Он не догадывается, какой ему подготовлен сюрприз. Шутка сказать — Берлин, милый старый Берлин.
— Для него Берлин не то что для тебя. Притом его и там ждет виселица или пуля в затылок. И вообще, нелепо, что я должен везти этого типа в Берлин, — сказал сидевший на диване.
— За дорогу вы подружитесь и будете играть в карты.
Офицеры рассмеялись.
Явился уже знакомый мне переводчик. Сидевший за столом гестаповец показал на него пальцем:
— Вот типичные кадры рыжего. Не то русский немец, не то немецкий русский, деятель из русских эмигрантов, а учился в Гайдельберге. На допросах чуть не падает в обморок — фи-ло-соф.
Переводчик стоял посреди комнаты, руки по швам.
— Валерианки для себя захватил? — спросил у переводчика сидевший за столом офицер.