Он уже идет
Шрифт:
Он всегда развозил воду по одному и тому же маршруту, от одного постоянного покупателя к другому. Ему не приходилось даже править лошадкой, та давно выучила дорогу и сама останавливалась у нужной калитки.
Улицы Курува составляли отдельные домики, отгородившиеся от чужих взоров забором и палисадником, большие каменные дома были только на центральной площади.
Подъехав к первой калитке, Тевье привычно провел кнутом по штакетнику, это был его сигнал, хорошо знакомый хозяйкам. Прошло несколько минут, но калитка не отворилась.
«Спят они, что ли? – подумал Тевье. – Или уехали куда?»
Он
Но ворота не отворились ни во втором доме, ни в третьем, ни в четвертом. Только спустя час кто-то из доброхотных поляков объяснил ему, с чем связан столь внезапный отказ от его воды. Четверть часа Тевье сидел, опустив руки, не зная, что делать. Со случившимся невозможно было ни бороться, ни спорить.
Ему было обидно, обидно до слез. Как могли люди, столько лет его знавшие, перекидывавшиеся с ним шуточками, поздравлявшие с еврейскими праздниками и принимавшими поздравления со своими, как они могли с такой легкостью поверить, будто он слуга дьявола? Бегать по Куруву и показывать, что у него нет рогов и хвоста? Смешно!
Не смешно, а горько! Добрые соседи, старые покупатели разом оставили его без заработка, а себя без воды. Интересно, а как же они обходятся без услуг водовоза?
Загадка разрешилась очень скоро. Тевье буквально нос к носу столкнулся с Янеком, с довольной ухмылкой развозившим на телеге с огромной бочкой воду его постоянным покупателям.
– Ты что делаешь? – возмутился Тевье. – Я почти двадцать лет тут работаю, это мои покупатели, а не твои!
– Пошел вон, жид пархатый, дерьмом напхатый, – сатанински ощерясь, заорал Янек. Он щелкнул кнутом и поехал дальше, оставив Тевье наедине с бедой. Делать было нечего, надо было соображать, как жить дальше.
На следующий день ксендза посетил сам пан Анджей Моравский. Первый раз, до сих пор недосуг было владельцу Курува и окрестностей встретиться с духовным пастырем. Ксендз давно ждал этого визита – отношения со всемогущим паном, к тому же известным самодуром, во многом определяли успех его миссии. Или неуспех. Поэтому он загодя приготовил целую речь, проиграл в уме возможные возражения со стороны Моравского и решил держаться твердо, но сердечно, как и подобает духовному наставнику, наблюдающему за страстями мирян с высоты церкви.
После вежливого обмена приветствиями и заверениями во взаимном уважении пан не церемонясь взял быка за рога.
– Отче, хм-гм, как бы это точнее выразиться, – Моравский сделал вид, будто замялся. Но актер из него был никудышный, и было видно, что он прет к намеченной цели, как тот самый бык, за рога которого он ухватился. – Не мне указывать представителям святой церкви, что и как говорить прихожанам во время воскресной мессы, – пан пытался говорить спокойно, однако в его голосе явно слышалось раздражение. – Но все же я бы попросил вас, отче, осторожнее относиться к еврейской теме. Упаси Боже, я никоим образом не намерен диктовать вам темы проповедей, но мне как владельцу Курува не нужны в городе беспорядки, побои, убийства и еще черт знает что. До сих пор все было тихо, вот я и хочу, чтобы и дальше
– Дорогой пан Анджей, – ксендз прошел хорошую школу у воспитателей-иезуитов, поэтому его голос звучал мягко и даже вкрадчиво, – нас, служителей церкви, вдохновляет только Езус, и он вкладывает в сердца и уста священников то, о чем хочет поведать пастве. Вы так давно живете в Куруве, так привыкли к сложившемуся порядку вещей, что перестали обращать внимание…
– Ладно, ладно, – бесцеремонно прервал ксендза Моравский. – Ваш предшественник, отче Михал, прожил тут не меньше моего – и тоже, по-вашему, ничего не замечал? Уж не эта ли близорукость помогла ему стать епископом? А вы, дорогой отче Вацлав, похоже, приехали сюда, дабы вскрыть допущенные епископом ошибки и выставить их на всеобщее обозрение?
Такого оборота ксендз не ожидал. Вся заготовленная им речь оказалась ни при чем. С паном, в принципе, можно поспорить и даже повздорить, пан, хоть и всесильный, еще не Господь Бог и даже не епископ. Не раз и не два бывало, что указ епископа ставил на место зарвавшегося шляхтича. Но епископом-то в данном случае был не кто иной, как сам отче Михал, так что рассчитывать на его поддержку не приходилось. Кроме того, начинать свое пребывание в Куруве с конфликта… нет, никакие жиды этого не стоили.
– Я рад, – торжественно произнес ксендз, – что нашел в вашем лице не просто богатого землевладельца, но истинного отца своим подданным, причем всем, независимо от вероисповедания. Мне очень по душе ваш порыв, дорогой пан Анджей, и я не могу не считаться со столь ярким проявлением истинно христианского милосердия, прощающего даже самого заклятого врага.
Беседа завершилась обменом любезностями, в дальнейшем ксендз резко сбавил тон и столь пламенно о евреях больше не высказывался. Однако Тевье остался без годами накатанной работы и без скудных, медных, мокрых, но все-таки денег! И с этим что-то надо было делать.
Причем очень быстро, ведь старшая дочь Тевье уже обручилась. Обещания были даны, обязательства приняты, но во время обручения о предстоящей проповеди ксендза никто не мог догадаться. А сейчас… сейчас свадебные расходы были безработному Тевье уже не по карману.
И что прикажете со всем этим делать? Разрывать помолвку из-за денег, рушить счастье любимой дочери?
Поговорив с женой, он оставил Курув и перебрался в Казимеж, еврейский район Кракова. Разумеется, золотых гор там ему никто не сулил, но человек, готовый работать с утра до вечера за гроши, всегда найдет себе место.
Как он прожил полгода – лучше не спрашивать. И так понятно: плохо прожил. Без семьи, в чужом городе, собирая грошик к грошику, экономя на всем, на чем можно и нельзя. От тоски Тевье спасался работой. Взваливал на себя еще и еще, уходя из дешевой конурки под самой крышей до рассвета, а возвращаясь к полуночи. Сил хватало только заползти по крутой лестнице, раздеться, произнести благословения и рухнуть в постель.
Тяжелее всего приходилось по субботам. Некуда было деться от беспокойных раздумий, лица жены и детей постоянно маячили перед мысленным взором. Тевье узнал, где какие уроки по субботам, и бегал из одной синагоги в другую, лишь бы не оставаться наедине с самим собой.
Конец ознакомительного фрагмента.