Он

Кофейная чашка стояла чуть ли не на самом краю так, что она просто не могла не упасть от неловкого движения какого – нибудь посетителя, однако пока ещё не сделала этого. Он сидел у окна, задумчиво глядел в него, отпивал из чашки и ставил её на законное место – край стола. Кажется, его мало волновало, что происходит вокруг, Он, казалось, целиком ушел в себя.

Все, кто был с Ним знаком, говорили, что Он выглядел

чуть ли не на тридцать с небольшим, но на тот момент Ему было куда меньше. Его старили глаза. В них виднелся отпечаток сильного, но неповоротливого ума, их нельзя было назвать красивыми – они были маленькими, мутноватыми и выражали какую – то неизъяснимую, чеховскую тоску человека, который очень одинок, выделяющуюся на фоне всего остального, что было в Его лице. Большие чёрные брови, расположенные близко друг к другу, как – то подчёркивали общую усталость его физиономии, а губам и носу словно забыли придать что – то выделяющее их: правильной формы, не большие и не маленькие, не красивые и не уродливые – обычные. Это было лицо мало жившего, но много пережившего человека.

Каждая история предполагает дать её героям имя, будь оно вымышленное или настоящее. Герою этого повествования дать имя – значит лишить его сути, особенности, сущности, значит наполнить. Я был бы извергом, если бы позволил себе сделать это и лишить вас, дорогие читатели, удовольствия по-настоящему погрузиться внутрь того, что люди так часто называют душа. Поэтому, для удобства я стану звать его Пустым.

Тем временем кофе был допит, чашка продолжала стоять на краю, а Пустой всё так же задумчиво, почти не шевелясь, тёр свои глаза о синеву неба в раме окна. Как ни посмотри на внешнюю сторону этого явления, ничего особенного обнаружить не удастся.

Мгновение, чашка полетела со стола и, упав на пол, разбилась. Ещё одно – за ней отправился стол – ещё, и стулом Он крушит всё, что Его окружает и что попадает Ему под руку, работники и посетители покрепче кидаются Его унимать, Он бросается на них с кулаками и бьёт, бьёт, бьёт до того, как снова оказывается в реальности, в которой Он сидит и смотрит уже на чашку, стоящую на краю. Он расплатился и вышел. Чашка осталась стоять на краю, пока официант не пришёл и не убрал её.

Оказавшись на улице, Он остановился на входе, глубоко вдохнул тёплый весенний воздух, прищурившись, посмотрел на солнце и как – то странно улыбнулся. Ну вот, снова ничего. Он снова ничего не почувствовал, хотя невероятно хотел этого. Никакая погода не радовала и не злила Его по-настоящему. Ему было всё равно, шёл на улице дождь или стояла самая страшная жара. Единственное, что Он испытывал, – это неудобства, связанные с этими погодными условиями, но и эти неудобства не вызывали у Него досады или каких – либо ещё чувств. Но прошу вас, не подумайте, что наш герой постоянно ходил с каменным лицом, совсем напротив, Его физиономия несмотря на отпечаток опыта и некую флегматичность, была довольно живой. Когда Он смеялся и, пусть то случалось редко, плакал, все ничуть не сомневались в искренности Его чувств. На самом же деле не было никаких чувств. Ни один актёр не сыграл бы так хорошо, как это на протяжении весьма длительного времени делал Пустой. При первом знакомстве вы бы увидели в Нём интересную личность, славного малого. Именно их Он всем и демонстрировал, ведь людям такие нравятся. Не подумайте, однако, что Он был рад дурачить всех и вся, что он делал это от пустой скуки и развлечения ради, о нет: совсем наоборот, Он был бы совершенно несчастлив, если бы знал, каково это. Представьте, будто бы вам, скрывая врождённое уродство, приходится носить маску, вы бы, конечно, рады не скрываться, но какова будет реакция других, «нормальных»? Примет ли вас общество, зная и, более того, созерцая ваше уродство каждый день, непосредственно, а не на словах соприкасаясь с ним? Те, для кого этот вопрос

не риторический, большие оптимисты и человеколюбы. Пустой всё прекрасно понимал и не был ни тем ни другим.

Пока Он шёл по улице и рассматривал людей и здания, Ему в голову приходили совершенно разные мысли, оттого всё, что Он видел, становилось как бы фоном для Его размышлений, на который Он почти не обращал внимания. Такое случалось у Него довольно часто, ведь в отсутствии чувств всем распоряжался рассудок. Всё, что с Ним, когда – либо происходило, вызывало в Нём совершенно разные мысли: так, прогуливаясь сейчас по улице Он мог обдумывать то, что с ним происходило пять минут назад, а мог рассуждать о том, чему минуло пять лет. Он рассматривал каждую мысль, как оценщик изучает драгоценность, принесённую бедняком, тщательно, с тактом и расстановкой, до последнего отказываясь верить в её правильность, откладывая, всё же, её в сторону, чтобы потом снова вернуться к ней и использовать, появись на то надобность.

Все, кто был с Ним знаком, замечали, что Он невероятно умён, но сами не понимали, о чём говорят. Ум – самая знаменитая и затёртая категория, чаще всего применяющаяся к людям неправильно. Очень часто его путают с интеллектом и чуть реже с мудростью, однако на самом деле ум – это способность притворяться, смекалка и актёрское мастерство, умение вжиться в социальную роль, отведённую тебе обществом. Пустой, правда был умным, и ненавидел это в себе из – за внутреннего аристократизма и некоего благородства духа, которые сами по себе исключают ложь и притворство. Как домино падает одно за другим, так и здесь: ум ведёт с собой интеллект, интеллект ведёт за собой мудрость и наоборот, так работает не всегда, но случай Пустого именно такой.

Даже сейчас, остановившись и наблюдая за играющими детьми, Пустой находил в происходящем аргументы и примеры для своих рассуждений. Его со вчерашнего дня не отпускала мысль о неразрывной связи трагедии и комедии, смешного и трагического. В каждом стоне горя ему слышались ноты счастливого смеха и чем сильнее был стон, тем сильнее становился слышен смех. Мальчик скатился с горки и упал. Его лицо в считанные мгновения из смеющегося превратилось в плаче в корчащееся от боли и страдания. И как без мучений мы бы узнали удовольствие? Ради чего нам было бы жить, если бы мы не бежали за удовольствием? Если бы было только оно, если бы оно не прекращалось, к чему тогда вообще жизнь? Порой граница между противоположностями становится тонка подобно льду весной, так тонка, что перейти её ничего не стоит, уйти под лёд ничего не стоит. Но сам человек редко осмеливается перейти её, а чаще всего просто не замечает. Нужен внешний толчок, что – то ослепляющее и заставляющее не видеть сначала одной грани чего – либо, а потом и всех. Кажется, именно такое состояние полного освобождения от сторон и границ, потеря в бесформенном пространстве и осознание его есть подлинная жизнь.

К мальчику подбежал родитель, стал его успокаивать, и вот лицо мальчика снова претерпело метаморфозы: он перестаёт плакать, слушая утешения, морщит свой маленький лобик, ещё раз всхлипывает и, наконец, едва заметная тень улыбки, а затем и сама улыбка снова появляются на лице мальчишки. Ведь именно таково течение любой «нормальной» жизни с её взлетами и падениям, с плохим и хорошим, которые приносит радость и боль, удовольствие и страдание. И именно в этой блестяще отлаженной системе жизни Ему было суждено стать бракованной шестерёнкой, чужим. Если Ему и смеяться по – настоящему, то только со слезами на глазах, ведь Он давно, не по своей воле, уже перешёл грань и стал другим. Чтобы быть как все, Ему нужно обманывать, притворяться, прятать и создавать новую версию себя: «для людей». Он хочет абсолютной свободы от общества и жаждет цепей «нормальности» – эти трагикомичные ноты души сливаются в единую мелодию Его жизни и не дают Ему покоя.

Конец ознакомительного фрагмента.