Она читала на ночь
Шрифт:
– Вот те крест… – судорожно перекрестилась Ганна. – Я об нем как о мужике и не думала! Разные мы. Да и возраст у меня… Какая любовь? Ты что, Михеевна? У него жена, ребенок! А мне мужики сроду не надобны были.
– Дура ты, баба! Любовь не спрашивает. Ей и возраст нипочем, и все остальное. Этого стыдиться не надо. Божье дыхание тебя коснулось, а ты орешь, будто тебе на мозоль наступили. Одно слово, дура!
Ганна чуть не заплакала, так ей стало неловко. Не надо было ей сюда идти. Так нет, принесла нелегкая. Теперь придется сидеть, слушать бабкины глупости.
Михеевна тем временем продолжала водить свечкой
– С женой у него неладно… Холод чую. Крепко его отвернуло от супружеской постели.
– Что? – насторожилась Ганна. – Что отвернуло? Ворожба чья-то?
Михеевна покачала головой, задумалась.
– Ворожбы не вижу… Тут другое. Не пойму… вроде молодица есть, а вроде как и нету. Пустота впереди. Пустота и слезы. Нехорошо… Пусть Бог милует!
Бабка поставила свечку и закрыла глаза. Ее сморщенное личико в сумраке горницы было похоже на глиняную маску.
– Уходи! – бросила она Ганне, не открывая глаз. – Я все сказала. Больше не вижу ничего.
Ганна не помнила, как добралась домой. Слова Михеевны о ее любви к Филиппу жгли огнем, стесняли дыхание. Она чувствовала себя преступницей, застигнутой на месте позорного деяния. Господи! Да что же это за беда такая?!
– Тебе плохо, Ганна? – спросила Юлия Марковна, открывая ей двери. – На тебе лица нет! Надо было не ходить в село, а лежать. Я же говорила!
Ганна не смела глаз поднять на хозяйку. Она прошмыгнула к себе в комнату и со стоном повалилась на кровать. Михеевна вскрыла тот нарыв, который Ганна старательно прятала от себя и от других. Наверное, она права, и Ганна полюбила Филиппа Алексеевича, принимая это незнакомое ей чувство за дружеское расположение или родственную связь. Разве Ганна не считала себя членом семьи Чигоренко? Разве она не принимала близко к сердцу все, что касалось и касается Филиппа и Юли? Она ошибалась. Восхищаясь хорошим отношением хозяина, его ровным, спокойным характером, красивой внешностью, Ганна думала, что испытывает к нему обыкновенную человеческую признательность…
– Ганна, выпей вот это. – Юлия Марковна подошла к ее постели со стаканом и ложкой. – Тебе сразу станет легче.
– Нет. Не надо… Я хочу уйти от вас! – сквозь слезы выдавила Ганна и отвернулась. – Совсем уйти.
– Да что с тобой? Прими лекарство, – хозяйка протянула ей ложку с какой-то жидкостью. – И запей водичкой.
Ганна послушалась. Ей хотелось как можно скорее остаться одной.
– Ну, теперь ложись и постарайся уснуть.
Юлия Марковна задернула шторы и тихо вышла.
– Господи! Прости и помилуй! – шептала Ганна, давясь слезами. – Прости и помилуй…
Она так и заснула, не сообразив как следует, в чем же заключается ее грех.
Наутро Ганна проспала и вышла из комнаты только к одиннадцати.
– Тебе лучше? – спросила Юлия Марковна. – Садись, выпей со мной чаю.
– Я хочу уйти от вас, – упрямо повторила Ганна, разглядывая меховую опушку своих тапочек. – Взять расчет.
– О боже! Ганна, нет! Неужели ты хочешь оставить меня в такую… в такое трудное время? Только не это!
Юля впервые открыто признала, что у них в семье не все в порядке. Она привыкла к Ганне и не понимала, чем та недовольна. До сих пор все шло хорошо, и вдруг…
– У меня хата разваливается без хозяина, – выпалила Ганна первое, что пришло в голову. – Где
– Какой век? Ты же еще молодая женщина. Если тебе нужно дом отремонтировать, я тебе денег дам. Ганна…
– Нет, и не уговаривайте!
Все же Юле удалось уговорить Ганну остаться. Делу помог Алешка, который вцепился в нянькину юбку и разразился таким оглушительным ревом, что сердце Ганны дрогнуло. В конце концов, Господь послал ей испытание, и она должна с честью его выдержать. А бежать сломя голову ей не пристало.
Ганна заварила валерьяновый корень и начала принимать отвар по столовой ложке три раза в день. Эта ударная доза помогала ей как-то держаться. Самое страшное было находиться рядом с Филиппом.
К счастью, господин Чигоренко, озабоченный своими проблемами, не обращал на Ганну внимания. Зато она замечала каждую мелочь. Особенно малейшие нюансы в настроении Филиппа. Вот и сегодня он явился с работы сам не свой.
Ганна не знала, что Филипп звонил Ксении и она отказалась встретиться с ним. Он все же поехал на городскую квартиру в надежде, что она придет. Но Ксения не пришла. На телефонные звонки она тоже не отвечала. Филипп подъехал к ее дому. Начинало смеркаться. Окна квартиры Ксении оставались темными.
Он простоял у ее подъезда около часа; нервно курил, ломая голову, что могло произойти. Так ничего и не дождавшись, Чигоренко поехал домой, за город. Ему не хотелось никого видеть, особенно Юлю. Чувствуя свою непоправимую вину перед ней, он начинал ее ненавидеть. Она была той солью, которая разъедала его рану.
– Ужинать будете? – спросила Ганна, когда Филипп вошел в кухню.
– Нет, – ответил он. – Дай водки!
Она молча поставила на стол бутылку и стопку.
– Если бы ты знала, как мне тошно! – с отчаянием сказал Филипп.
Он выпил не закусывая и снова налил. На кухню вошла Юля. Она села рядом с мужем и прижалась к его плечу.
– Юля! – Филипп хотел отодвинуться, но сдержался. – Иди спать.
– А ты?
– Я лягу в гостиной.
– У тебя что-то случилось? На работе?
Ее глаза наполнились слезами. Филипп медленно закипал. Несчастный вид Юли действовал ему на нервы.
– Все в порядке! – громче, чем следовало, сказал он и резко поднялся. – Все хорошо. Иди спать, прошу тебя!
Глава 23
Каждый раз, открывая «Сиреневый аромат ночи», Ксения думала о том, что будет, когда книга закончится. Можно было прочитать роман за два-три дня, но Ксения растягивала удовольствие. Ее путешествие в иные миры становилось чем-то вроде снов наяву. И она с трепетом отдавалась во власть этих снов…
У Соллея были свои планы насчет женщин. Он проводил массу времени в поисках подходящих кандидаток на переселение в Эльсинию, где их пока было слишком мало. Это оказалось нелегкой задачей даже для него, проникавшего везде, где могли существовать хоть какие-то формы. «Настоящих женщин чересчур мало, – думал он, – зато под них удачно маскируется множество иных существ, желая получить причитающиеся женщинам привилегии».