Она это может
Шрифт:
Я отвечаю весьма учтивым поклоном. Он мне указывает на широкую лестницу в дальнем левом конце комнаты. Я двинулся в ту сторону. Ступеньки ведут меня к еще одному коридору. Там был весьма удобный гардероб, где я снял шляпу и пальто. Пройдя через две вращающиеся двери, я вошел в зал.
Ну… Передо мной была знакомая картина ночного клуба, которую можно увидеть, где угодно: на Бермудах, в Париже, Нью-Йорке, Мадриде, в любом месте. Как всегда, небольшая площадка для танцев перед эстрадой, закрытой плотным занавесом. Слева от эстрады — возвышение для оркестра. На нем человек двадцать парней в шикарных черных брюках и рубашках
Смотрю на часы. Без семи двенадцать. Я подхожу к столику в самом углу у стены. Это моя давно укоренившаяся привычка. Вскоре ко мне подходит официантка. Вид у нее усталый. Она спрашивает, что я хочу. Для начала я прошу принести виски. Она уходит и через пару минут возвращается с бутылкой, льдом и сифоном. Официантка сама наливает мне спиртное, и это тебе не та бурда, которой меня поили в последнее время. Я прошу не уносить водку.
Она отвечает «разумеется» и уходит. Я кричу ей вдогонку:
— Послушайте, когда же начнется концерт?
— С минуты на минуту, месье. Обычно в двенадцать.
Я откидываюсь на стуле, закуриваю папиросу и неторопливо потягиваю свое виски. Чувствую, что все может оказаться гораздо хуже, чем я предполагал. Но вот сейчас мне не на что ворчать и сетовать…
Я не свожу глаз с главного входа. Входят еще какие-то посетители. Все они, как французы, так и иностранцы, великолепно одеты, многие явились с интересными женщинами. Это могут быть кто угодно: аргентинцы, испанцы, итальянцы… Но на всех элегантная одежда, на женщинах — роскошные драгоценности. На одной красотке надето такое бриллиантовое ожерелье, что подаривший его человек должен зашибать хорошие деньги!
Оркестр умолкает на пару минут, потом начинает играть что-то бравурное, и занавес поднимается. Полдюжины девушек, одетых в красивые, но весьма скромные платья, сначала пропели какую-то песенку, а потом принялись танцевать. Меня это несколько поразило, потому что такие номера здесь обычно исполняют в чем мать родила. Но через минуту до меня доходит: неожиданно гаснут огни, остается освещенным одно лишь место в конце сцены, девушки встают по трое с каждой стороны, а из-за кулис появляется моя маленькая приятельница Марта Фрислер!
Я глубоко вздыхаю, приканчиваю первый бокал виски и наливаю второй на четыре пальца. Мне думается, дела идут отменно хорошо.
Марта выглядит великолепно. На ней надет длинный синий бархатный туалет, который почти волочится по полу. Двигается она грациозно, а при таком освещении ее косоглазие совершенно незаметно. И теперь я понимаю, что, когда она мне заявила, будто посетители не смотрят на ее лицо, она была права. Прежде всего она снимает платье. Под ним у нее имеется второе, совершенно нормальное. Она принимается распевать какую-то идиотскую песенку на французском языке и одновременно раздеваться, соблюдая все каноны
Приканчиваю виски и поднимаюсь. Свет все еще выключен, да и на меня никто не обращает внимания. Мне достаточно освещения, исходящего от лампы, чтобы благополучно обойти все столики и приблизиться к сцене с правой стороны, в противоположном углу от оркестра. Там небольшая дверца. Я ее приоткрываю и проскальзываю внутрь.
Мои догадки подтверждаются. Я оказываюсь в узком зигзагообразном проходе, который огибает сцену, а по другую сторону от нее расположены гримерные. В них никого нет, но огонь горит. Первая из них — большая комната, в которой повсюду валяются какие-то тряпки. Я соображаю, что это — помещение для хористок. Следующая мне напоминает кладовую, но на третьей мне повезло. Это маленькая комнатка. Она хорошо обставлена и освещена. Посреди стоит гримировальный столик с большим зеркалом, со всех сторон окруженным лампочками. На распялке висит пара прозрачных шаровар, в которых я видел Марту в гостинице.
Но это еще не все. В углу сидит с довольно несчастным видом знакомый латинос. На нем по-прежнему красуется белый галстук. Одна рука у него покоится на животе, как будто он все еще его беспокоит. Когда парень замечает меня, его смуглая физиономия бледнеет. Он поднимается. Я быстро подбегаю к нему, толкаю с силой и усаживаю обратно на стул и говорю:
— Послушай, приятель, я немного от тебя устал. Ты ведь не станешь вытаскивать пистолет и поднимать стрельбу, не так ли? Мне это совершенно не нравится.
Предупреждаю, сегодня у меня вовсе не такой благодушный настрой, как это было в прошлый раз.
Он долго молча смотрит на меня. У него узкие глаза, чем-то напоминающие змеиные. Наконец, он шипит приглушенным голосом:
— Черт побери, чего вы тут делаете, сеньор? Вам не кажется, что вы рискуете?
— Послушай, красавчик, не тревожься за меня. Тебя другое должно волновать гораздо больше. Ответь-ка мне на пару вопросов. Зачем ты приехал в Париж? Где и каким образом встретился с этой девчонкой Фрислер и что у вас общего? Мне кажется, ты говорил мне, что здесь работаешь. Это так?
— А почему нет? Послушайте, меня мутит. Мутит, потому что вы ударили меня в живот. Иначе я бы работал в баре.
— Да? Придумай что-нибудь получше.
Я беру стул и ставлю его напротив латиноса.
— Послушай, парень, у меня есть кое-какие соображения в отношении тебя и Марты. Тебе следовало бы облегчить свою душу и рассказать мне все, как оно есть. Ты вчера пытался напустить туману, и я это воспринял как личное оскорбление, хотя понимаю, что тебе нужно было защищаться. Повторяю: самое для тебя правильное — не скрытничать.
— Пошел к дьяволу! — орет он и плюет мне прямо в глаза.
Снаружи до меня доносятся звуки музыки, явно подошедшей к финалу, вернее сказать, к кульминации. По прошлому опыту соображаю, что через минуту Марта останется нагишом, после чего начнет снова одеваться. Я поглядываю на ее приятеля. Он сидит и смотрит на меня вроде бы весьма злобно и решительно, но я подмечаю в этом взгляде некоторую растерянность, как будто бы он знает, что может произойти дальше.
Я поднимаюсь. Парень явно не намерен говорить со мной. Нет никакого сомнения, что он побаивается меня, но кого-то он боится гораздо больше.