Она и кошки
Шрифт:
Сейчас Тони протянула ей пачку «Муратти», щелкнула плоской зажигалкой, эмалевой с золотом. Потом внимательно заглянула Тоске в глаза: было видно, что ей в самом деле интересен разговор, что это не просто притворство из вежливости.
— Простите, что раньше к вам не подошла, но мы заскочили сюда всего на несколько дней. Джиджи был на съезде виноделов и меня взял с собой. Ох, вы не представляете, как мы намучились в дороге с Лопаткой! Так намучились, что от поездки в Рим мне пришлось отказаться, Джиджи поехал один…
Лопатка была тем самым спасенным котенком. Ее так окрестила младшая дочка женщины с тремя детьми, которую Тоска недолюбливала из-за ее вечной спешки и недовольной мины. Когда Тони принесла в сад дрожащего котенка со слезящимся глазиком и таким худеньким тельцем, что страшно было в руки взять, малышка неожиданно назвала его Лопаткой. Тем летом
— А в воздухе что было… кошмар какой-то! Ведь смотря на какой самолет попадешь. Некоторые авиакомпании требуют, чтобы животных сдавали в багаж, представляете, как бедняжка без нас плачет.
— Повезло ей, — заметила Тоска, — что попала в такие руки. А знаете, я ведь никогда не летала на самолете!
— Да уж, повезло, — засмеялась Тони, — воспитатель из меня никудышный. Помните, какая худющая она была прошлым летом? Видели бы вы ее сейчас! Если соизволит скушать ветчину, то только без жира, а рыбу предпочитает отварную, причем головы оставляет в миске.
Тоска была ужасно довольна, что наконец можно кому-то излить душу; она даже прикурила от окурка «Муратти» одну из своих сигарет.
— А моя Поппа… — с готовностью подхватила она, — в ее положении нужно хорошо питаться, а в эту жару у нее совсем пропал аппетит. Я покупаю ее любимую треску, варю, выбираю кости. Да и раньше всегда так бывало. Эта негодница пошляется где-нибудь, как бездомная, и бегом ко мне. Но если в тарелке что-то вдруг окажется ей не по вкусу, то и не притронется. Знает, как я страдаю, когда она не ест, вот и вьет из меня веревки. Сейчас-то ей тяжело, конечно, но как только окотится — все пойдет по-прежнему, я просто уверена. Стану опять готовить, бегать за ней повсюду и выполнять все ее капризы. Чуть что не по ней — только ее и видели!
Тони опустилась на ступеньку.
— Садитесь, неужто вы не устали? Я в такую жару и уснуть не могу, и ноги не держат — хоть ложкой с полу собирай.
Тоска улыбнулась.
— По вас этого не скажешь, вы так прекрасно выглядите.
Тони, видно, хотела что-то возразить, но про-молчала, и Тоска вдруг заметила, как сразу потухли, погрустнели ее глаза под накрашенными ресницами.
После небольшой паузы Тони задала вопрос, которого Тоска ожидала с начала сезона:
— А где же Миммо?
— Он умер, — произнесла она, немного по-медлив.
— Умер?
— Отравили.
Она терпеливо выслушала испуганные и негодующие восклицания благодарной слушательницы, внутренне готовясь сыграть кульминационную сцену, давно уже отрепетированную. Для этого она тоже присела на ступеньку, но не вплотную к Тони, сидевшей в такой же позе, опершись на колонну и со сложенными на коленях руками, а чуть поодаль, чтобы наблюдать за реакцией.
— Да, его отравили этой зимой, в январе, — начала она свой монолог. — В нашем районе была облава на кошек. Уцелели только те, что живут в старом городе. Почему? Да потому что они хозяйские, а с уличными, значит, можно расправляться! Вы даже не представляете, до чего доходит порой человеческая жестокость! Ну кому, кому он мешал?! Знаете, как поступают здесь некоторые? Оставляют своих животных на зиму без присмотра, те десять месяцев кое-как перебиваются, а потом обязательно возвращаются к прежним хозяевам. И вовсе не затем, чтоб отъесться после зимнего голода, а потому, что тоже хотят иметь свой дом, уютное гнездышко — ну хотя бы на лето. К примеру, те, из Алчоне, я у них в саду поливаю, сколько раз видела: приезжают, отпирают дом, а Рыжик уж тут как тут, мурлычет, трется об ноги хозяйки, она-то, бедняжка, взяла бы его с собой куда угодно, но вот муж… он ей и пикнуть не дает! Видите, Рыжик лучше понимает эту женщину, чем мужчина, с которым она двадцать лет вместе прожила… Но Миммо-то за что?! Ведь он не бродячий, не ходил по улицам и не мяукал под чужими окнами, у него был свой дом, где он как сыр в масле катался. Это все тут знали — от мясника до торговца рыбой. Я покупала-то у них больше для него, чем для себя. Ну и что, кому какое
Так о чем я?.. Ах, да, о Миммо. Он у меня был такой ухоженный, ну и пускай хихикают за спиной, когда я называю его «любовь моя». Что мне до них? А с Миммо я не чувствовала себя одинокой, никому не нужной. И вот однажды вечером зову, зову, а его нет. Я сперва надеялась, что у него опять какие-нибудь шашни в старом городе. Он встречался со своими кошками в кустах над Сан-Лоренцо, так вот я поднимусь наверх, покличу, а он выглянет на секунду: успокойся, мол, все в порядке — и назад к своей возлюбленной. Домой заявится только утром. Ох, как же он тогда отъедался! Все сметет, что ни дай. Любовь, она ведь сил требует. Вот он подкрепится, отоспится за день, а к ночи только взглянет на меня, потрется об ноги: дескать, прости, иначе не могу, — и поминай как звали! Бывало, бесстыжие кошки из старого города тут его подстерегали, но он и не глядит на них. А уж коли выберет себе подругу, то больше для него никто не существует — ищи-свищи! Два раза с ним такое случалось. Любовь то есть. Все остальное так, забавы ради, на часок, тут уж он всегда возвращается, как заслышит мой голос. И спал со мной рядышком, свернется калачиком в изголовье, а утром захочет есть и будит меня, за волосы потреплет или мордочкой своей пушистой пощекочет, так приятно. Ну, я тут же просыпаюсь, грею ему молоко. Он теплое любил, с печеньем, а я пила кофе, и мы обсуждали, что к обеду купить. А иногда включу радио и там какие-нибудь плохие новости, я возмущаюсь, и он тоже встанет, выгнет спину, хвост торчком, такое умное животное, ей-богу, умней тех, кто по радио вещает. Может, я и преувеличиваю, но, по-моему, он все-все понимал.
Тоска уже не смотрела на Тони; ее невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль. Она увлеклась, и ее больше не волновало, верят ей или нет. Когда она вспоминала о похождениях Миммо, он ей, видно, представлялся кем-нибудь вроде Бельмондо или Жана Габена, и глаза у нее разгорались. Тони даже подумала, что это белое налитое тело, должно быть, еще жаждет любви.
— А в ту ночь не пришел. Я встала рано, на улицах еще никого не было, и поднялась к Сан-Лоренцо, звала, кричала, но никто не откликнулся. Нашла я его уже окоченевшего, только через три дня, здесь в саду, за дверью. Приполз, чтоб умереть дома, бедный мой Миммо!..
Тони не знала, что сказать, и чувствовала себя неловко при виде такого горя — настоящего, а не как это бывает сплошь и рядом… Горечь утраты всегда одной мерой мерится, и неважно, по ком ты плачешь — по коту или по человеку: слезы-то все равно соленые. И в то же время Тони вдруг с волнением ощутила, что вторглась в какую-то незнакомую область. Ей вдруг захотелось немедленно вернуться к Джиджи и обнять его. Она вышла из дома под тем предлогом, что ему надо отдохнуть после дороги, а на самом деле просто боялась показать свое дурное настроение: терпеть не могла, когда ее отрывали от сна, доставшегося с таким трудом.
— Заходите к нам поглядеть на Лопатку, — сказала она, поднимаясь. — Я ее не выпускаю, а то она сама не своя в последнее время, может, ее пора уже пришла. Как только вернемся в Геную — отдам на стерилизацию.
Крик Тоски ошеломил ее:
— Нет! Не делайте этого, прежде чем она станет женщиной! — Тоска вдруг осеклась и смущенно пробормотала: — Понимаете, я все время с кошками вожусь, может быть поэтому говорю немного странно, непривычно для людей. Так вот, я хотела сказать, что если лишить ее любви и материнства, то она никогда не будет здоровым, нормальным животным. А вы что думаете — у них тоже комплексы! Если же хоть один раз позволить ей иметь котят, а потом уж стерилизовать, не дожидаясь следующей свадьбы, то тогда, поверьте, она будет прекрасно себя чувствовать и останется здоровой, спокойной кошкой. Поскольку то, что было суждено познать, она познала и предназначение свое выполнила.