Она зомби
Шрифт:
Мужчина пару мгновений стоял как обухом ударенный, после чего криво усмехнулся и произнес, обращаясь при этом, конечно же к придавленной стеллажом особи:
– Хуясе!
Он немного помолчал, потом сжал двумя пальцами переносицу и со скорбным выражением красного, напрочь пропитого лица, произнес:
– Ну, вот и все! А знаешь, я даже рад, что все так вышло. Ты была совсем не такой, как все эти шкуры, которым мужик нужен только лишь для того, чтобы срывать на нем свои бабские истерики. Все мои бывшие были такими. Все! Кроме тебя… Психовали и истерили при первом же удобном случае, и еще постоянно вымогали из меня деньги. Но ты была не такая. Совсем не такая.
Сказав это, он приложил горлышко бутылки к губам и сделал глоток.
Мужчина был уже в изрядной степени опьянения, отчего алкоголь тут же потек по его рыжей неопрятной бороде и впитался темными пятнами в ткань футболки на пузе под курткой.
– Ты никогда не была такой как все они, – куда-то неопределенно в сторону махнул рукой мужчина, едва не расхлестав бутылку о дверной косяк, после чего презрительно и с некоторым сожалением в голосе добавил, смачно сплюнув при этом на пол: – Все эти бабские заморочки типа: «Мое это мое, а твое это наше» тебя вообще никогда не интересовали. Это у других баб вечный комплекс неполноценности из-за отсутствия мужика рядом. Это все другие бабы всеми правдами и неправдами вечно стремятся выйти за любого, пусть даже и за морального какого-нибудь урода, чтобы только не быть одной, или как это красиво называется: «быть замужем». Это другие… Но только не ты! Ты была не такая. Ты всего и всегда добивалась сама. И именно поэтому я тоже никогда не нужен был тебе по большому счету. Я это знал. Всегда это чувствовал и понимал.
Сказав это, он с обидой ударил кулаком с зажатой в нем бутылкой себя в грудь.
– Я знал, что когда-нибудь настанет день, когда мы расстанемся уже окончательно. Я всегда к этому мысленно готовился… И вот этот день настал.
По причине опьянения мужчина с трудом держал равновесие, а язык его заплетался.
Но, не смотря даже на заплетающийся язык, мужчине, видимо, очень сильно хотелось поговорить.
– Вернее, расстались-то мы с тобой еще до этого, когда ты сбежала от меня, но все равно… – сказал он. – Просто сейчас мы расстаемся уже навсегда. Пусть земля тебе будет пухом… Или что там обычно говорят в таких случаях?!
Видимо, последняя фраза его некоторым образом смутила, после чего он в раздумье сильно наморщил лоб.
Эта его задумчивость длилась недолго и вскоре снова сменилась на минорную пьяную эмоцию.
– Конечно, я вовсе не идеален, – сказал он. – У меня как и у всех, есть свои недостатки. Я немного вспыльчив, немного ревнив, немного несдержан в словах и поступках… И я прекрасно знаю это. Но, все же, среди других я был лучшим. И ты должна признать это.
Мужчина изобразил скорбно-энигматический взгляд, после чего пообещал:
– Я непременно забуду тебя, – и попытался выжать из глаз слезы, но, так и не сумев это сделать, продолжил: – А может быть и нет. Ведь разве можно тебя забыть?! Никак невозможно. Ты была такая…
Он скрючил пальцы, пытаясь, видимо, изобразить какая была при жизни та, которая сейчас была придавлена металлическим стеллажом.
– Да я уже много раз пытался это сделать… – сказал он. – Много раз пытался тебя забыть. Но так и не смог.
Мужчина снова поднес бутылку ко рту, сделал глоток, после чего приложил стеклянную емкость к бритой башке так, будто пытался унять жар. Все еще выдавливая пьяные слезы, он зажмурился, после чего в приступе истерии достаточно громко всхлипнул:
– А ведь я так любил тебя, Лика!
После этих слов, бутылка выпала из его дрожащей руки и, упав на бетонный пол с грохотом разлетелась на осколки, покрыв ботинки и бесформенные затасканные джинсы мужчины мокрыми пятнами.
И тотчас же, словно в ответ на этот грохот где-то в дальнем конце коридора что-то глухо хлопнуло, будто упала на пол какая-то доска или коробка.
Мальчик испуганно вздрогнул и насторожился на этот звук.
Все еще зажимая глаза ладонью, пребывавший в состоянии слезливого отчаяния мужчина, казалось, этот шум даже и не заметил.
– И к чему привела эта твоя свобода? К чему? Что ты теперь? Что?! Жалкое зрелище, – скорбно произнес он и, глядя при этом на придавленную стеллажом особь, презрительно сплюнул на пол: – Жалкое зрелище.
Лика после этих слов злобно зашипела и снова с силой заскребла по перекладинам стеллажа перемазанными бурой запекшейся кровью руками. От ранее имевшегося ранения в грудь черная футболка с принтом чебурашки на груди и кофта ее порвались и пропитались бурыми, почти совсем черными, пятнами. Черные джинсы на колене от выстрела из дробовика также зияли мелкими дырами.
Особь тянула руки к этим двум живым: к мужчине и к мальчику, видя в них только лишь добычу, средство утоления голода, и тщетно пыталась высвободиться при этом из-под навалившегося на нее громоздкого стеллажа.
В какой-то миг она дернулась чуть сильнее, стеллаж качнулся и чуть было не перевернулся на другой бок, но тут же вернулся на прежнее место, достаточно громко скрежетнув при этом по бетонному полу одним из металлических углов.
Электрический свет в коридоре от перепада напряжения моргнул.
– Дядя Вова, генератор, – тронув мужчину за руку и показав рукой в коридор, произнес мальчик.
– А знаешь, что ни делается все к лучшему, – не обратив никакого внимания на ребенка, неожиданно резко вдруг успокоился мужчина. – Помнишь, раньше так все говорили?! Еще до этой гребаной пандемии. Золотые были времена. Все наши те проблемы, как то: ипотеки, незаконные увольнения и поиски работы, и еще разные там обнуления и изменения в конституцию теперь по сравнению со всем этим бардаком кажутся такой пустяковой ерундой.
Он театрально вздохнул и продолжил:
– Просто теперь я уже совершенно точно буду знать, что ты никогда не будешь с кем-то другим. Хотя, при этом ты никогда уже не будешь и со мной…
Все еще пытаясь обратить внимание на шум в коридоре, мальчик снова лихорадочно похлопал мужчину по руке.
– А за пацана можешь не переживать, – опять же не обратив никакого внимания на эти его знаки, скорбно пообещал Лике мужчина. – Воспитаю как родного, сделаю из него настоящего мужика.
Он непроизвольно рыгнул или всхлипнул, что по звуку было почти одно и то же, после чего снова закрыл глаза ладонью и жалобно произнес: