Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДЕВУШКА С ВЫБОРГСКОЙ СТОРОНЫ
Глава первая. СВЯЗНАЯ
— Скоро поедем? — спросила девушка у кондукторши.
Толстая кондукторша пренебрежительно взглянула на нее и неохотно буркнула:
— Когда накопится пассажиров, тогда и поедем.
Девушка уплатила за проезд до конца маршрута и уселась к окну. Достав из кармана книжку, она раскрыла ее почти на середине и начала читать.
На вид ей было не более семнадцати лет. По одежде она ничем не отличалась от работниц Выборгской стороны. Темное грубошерстное полупальто, синяя из крепкой материи юбка, дешевые чулки и ботинки с невысокими каблуками говорили о том, что девушка из бедной семьи, в которой не гоняются за модами, а носят простые и прочные вещи. Поэтому странно было видеть в ее небольших обветренных руках книжку.
Женщины, входившие в вагон, с любопытством косились в ее сторону, так как немногим из них удавалось год или два учиться в школе.
— Грамотейкой прикидывается, а сама-то, наверное, книжку вверх ногами держит, — не без ехидства вслух сказала кондукторша.
— Любят эти лесновские из себя барышень корчить.
Девушка так увлеклась чтением, что не расслышала слов кондукторши и не заметила, как квадратный паровичок, дав два пискливых гудка, потянул за собой вагончики.
Паровая конка уже двинулась по Сампсониевскому проспекту, когда девушка вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд. «Кто бы это мог быть?» — хмурясь, подумала она.
Вагон был заполнен домашними хозяйками, ехавшими с кошелками к центру города; они громко разговаривали меж собой, возмущаясь ценами на рынке, ругали спекулянтов и жаловались на трудную жизнь. Никто из них, конечно, не обращал на нее внимания. В дальнем конце вагона, уткнувшись носом в поднятый меховой воротник, сидел какой-то длиннолицый парень с влажными губами и, видимо, дремал: припухшие веки его казались сомкнутыми.
«Кто же смотрел на меня? — не могла понять девушка. — Неужели ошиблась?» Она вновь принялась читать. Но неприятное ощущение, какое бывает, когда на тебя в упор глядят, не покидало ее. Чтобы проверить себя, девушка быстро вскинула глаза и наткнулась на острый взгляд парня, «Кто он такой? Почему прикидывается дремлющим? Кажется, я его где-то видела. Неужели следит? — встревожилась она. — Чего доброго, шпика за собой притащу. Надо скорей выйти».
Девушка еще некоторое время настороженно прислушивалась к разговорам, затем закрыла книжку, зевнула, поправила шерстяной платок на голове и, как бы спохватившись, торопливо схватила стоявший рядом судок и начала пробираться к выходу.
Парень, сидевший в углу, не шелохнулся.
Сойдя с площадки на мостовую, она перебежала на панель и оглянулась; из вагона больше никто не вышел. Конка пошла дальше. Видя, что и на ходу мужчина не спрыгнул, девушка в сердцах обругала себя:
— Вот дурища! Выскочила раньше времени. Теперь тащись такую даль пешком.
Все же она не пошла по Сампсониевскому проспекту, а свернула в переулок, чтобы не показываться на главной магистрали.
Катя Алешина родилась в Петрограде, на Выборгской стороне, но всякий раз, когда она проходила мимо захламленных пустырей и жалких лачуг рабочей окраины, не могла перебороть в себе гнетущего чувства: «Неужто до старости не увидим другой жизни?» Здесь все было унылым: и грязный снег, и слякотная дорога, и карликовые домики с заплатанными крышами, и мутно-серое, задымленное небо.
А за Невой даже солнце будто светило по-иному. Стоило только перейти Литейный мост и попасть на левый берег реки, казалось, что ты очутился в ином городе — просторном, светлом, с широкими и прямыми проспектами, сверкающими витринами магазинов, с гладкими, как домашний пол, торцовыми мостовыми, по которым беззвучно проносились лакированные кареты и пролетки лихачей-извозчиков.
За Невой и дышалось легче. Но Катя не любила бывать в центре города. Там к таким, как она — бедно одетым работницам, — относились с презрением. Даже горничные и приказчики магазинов, лебезившие и пресмыкавшиеся перед богачами, называли жительниц окраины «фабричной пылью».
Правда, было время, когда Кате хотелось стать похожей на томных и белолицых гимназисток — дочек домовладельцев, инженеров и чиновников.
Вон там, где начинаются улицы, похожие на центральные, стоит трехэтажное каменное здание — женская гимназия. Еще два года тому назад Катя бегала сюда каждое утро с сумкой, в которой лежали аккуратно завернутые в бумагу учебники и тетрадки. Следовало бы обойти этот дом стороной, не показываться в таком виде прежним одноклассницам.
Но почему? Только из-за того, что она одета хуже их? Нет! Ей нечего стыдиться. Она не глупей их. И училась лучше. Не зря же завидовали зубрилы Широкова и Базанова. Им просто повезло, что они родились в богатых домах и никогда не жили в подвале. Она больше не покраснеет, не смутится, если они при всех спросят: «Не твоя ли это мать нанимается в прачки?» И пусть шушукаются сколько хотят.
Катя, конечно, была бы такой же малограмотной, как и ее подруги по цеху, если бы не отец.
Отец! Ей вспомнились его жесткие усы и крупные ласковые ладони с темными трещинками.
Он приходил с работы усталый, покряхтывая, мылся холодной водой, быстро съедал обед, помогал матери убрать посуду и говорил:
— А ну, Катюша, садись, рассказывай, что было в школе.
Он слушал внимательно, требуя вспомнить все, что говорилось в классе. Потом они вместе готовили уроки: Катя в своих тетрадях, а отец на обрывках оберточной бумаги. Он старательно спрягал глаголы, запоминал правила грамматики, на память знал таблицу умножения и лучше дочки умел делить многозначные числа, хотя никогда не ходил в школу. Он взрослым постигал то, чего не удалось узнать в детстве.
— Вот как у нас здорово получается, — шутил отец, — за три рубля оба учимся.
И Катя для него старалась запомнить и удержать в голове каждое слово учителей. Это выделяло ее среди сверстниц. Четырехклассную начальную школу девочка закончила с отличием.
— Будешь учиться дальше, — радуясь ее успехам, сказал отец. — С осени в гимназию пойдешь.
— Зачем девчонке грамота? — ворчала на него мать. — Записки парням писать? Хватит и четырех классов. Пусть на портниху учится. Я вот ни одной буквы не знаю, а в лучших домах горничной была.