Они среди нас
Шрифт:
— Пусти! Больно! — взвизгнула Людмила, отпрянув от меня и уставившись злыми колючими глазами. — Псих! Убирайся отсюда!.. На улицу они пошли! Катись вдогон, авось успеешь свечку им подержать!
Она спрыгнула с табурета и быстро пошла в сторону женского туалета, а я бегом бросился к выходу, швырнув, не глядя, на стойку какую-то купюру — ничего, потом с Мишкой рассчитаюсь!
Но на улице мне посчастливилось узреть лишь модерновый зад исчезающего за поворотом «феррари» да запомнить номер машины. Гоняться по городу за импортной «тачкой» на своей расхристанной «двадцатке» было совершенной безнадегой, поэтому я плюнул, доплелся до машины, сел за руль и позвонил Бересту. Телефон его почему-то не отвечал, тогда я выкурил сигарету и, окончательно успокоившись, решил с утра пораньше отправиться в управление и накрыть комиссара там.
Право же, было теперь о чем подумать нам обоим!
Ключ в замке повернулся сразу, хорошо смазанные петли не издали ни звука, и я боком протиснулся в темную прихожую. Туго набитый пакет с продуктами чуть было не вырвался у меня из рук, зацепившись за угол обувной тумбочки, и пришлось ухватить его обеими руками, а разуваться исключительно с помощью ног. Прошлепав босиком по паркету в коридор, я развернулся было в сторону кухни, и вдруг теплые сильные руки обвили меня сзади за шею, а лицо окутал знакомый, чуточку пряный запах ее духов. Я выпустил пакет прямо на пол, развернулся и подхватил Ирину на руки.
— Ах ты, чертовка! А если бы у меня сработали рефлексы? Ты забыла, что я барс?
— Ну и что? — она прильнула носом к моей шее. — Мы тоже кое-что умеем, — и нажала пальцем мне на точку возле плеча.
Правая рука мгновенно онемела, и я едва не уронил Ирину. Но она, зная результат, успела повиснуть на мне, а затем медленно соскользнула на пол.
— Ловко! — я попытался растереть руку.
Но Ирина не дала этого сделать. Она быстро несколько раз пробежалась пальцами по моей руке от кисти к плечу и обратно. Онемение тут же прошло, и теплая волна знакомо заструилась под кожей.
— Пойдем! — Ирина потянула меня за рубашку в глубь коридора.
— Погоди, а ужин?
— Потом. Сначала проведем сеанс, — она толкнула почти невидимую в темноте дверь, и мы оказались в спальне.
Все дальнейшее слилось для меня в один-единственный бесконечный вдох, наполнивший уставшее тело живительной, горячей, упругой субстанцией, всосавшейся буквально в каждую клетку, в каждый нерв, в каждый сосуд моего организма. В какой-то момент я увидел Ее, сидящую на мне верхом, и Ее руки, истекающие струйками бледно-розового огня, которые вонзались в мою грудь и живот, принося все новые и новые порции силы. А в следующий миг наверху оказался я сам, и теперь огненные потоки от кончиков Ее пальцев тянулись к моим ладоням, которые я держал над Ней.
Очнулся я один, лежа навзничь на пушистом ковре спальни и раскинув руки и ноги. Все тело буквально пылало, но постепенно жар успокоился, и пришла сладкая приятная истома.
Через полуоткрытую дверь вместе с рассеянным светом сочился вкуснейший запах поджаренного хлеба и тихий шум льющейся воды. Вставать было лень, поэтому я перевернулся на четвереньки, и в таком положении голышом отправился на кухню.
Ирина колдовала у плиты над скворчащей сковородкой, и я, бесшумно подкравшись сзади, потерся щекой о ее бедро. Она ойкнула от неожиданности и отпрянула в сторону, округлив свои и без того огромные вишневые глаза. Я уселся на корточки, громко облизнулся и голосом знаменитого кота Матроскина из Простоквашино поинтересовался:
— Не найдется ли у вас хотя бы один неправильный бутерброд, тетя Ира?
— Ох, я и не знала, что коты разговаривать умеют! Я думала, что они только уголовную хронику пишут! — нарочито удивилась она.
— Ну, я еще и машину водить умею, и на гитаре…
— Ладно уж, иди, мой руки, котяра! — рассмеялась наконец Ирина и вернулась к плите.
Потом мы хрустели свежими тостами с сыром и чесноком, запивая душистым чаем с чабрецом, и болтали обо всем подряд.
— А чьи стихи ты прочитала мне тогда, в первый раз? — вспомнил я под конец, когда все уже было съедено и выпито, и мы вместе мыли посуду, то и дело касаясь друг друга обнаженными телами и чувствуя нарастающее вновь желание.
— Это — Ирина Павельева, моя тезка и любимая поэтесса, — она поставила на сушилку последнюю чашку, повернулась и обняла за шею, вороша мне пальцами волосы на затылке.
Я тоже обнял ее и зажмурился, млея от удовольствия.
— Хочешь, я прочитаю мое любимое стихотворение? — шепнула Ирина и легонько поцеловала меня в кончик носа.
— Хочу…
— Любовь — космический Закон.
К нему приборы — Меч и Лира.
Они намного старше мира,
Его подвалов и окон.
И все спирали и лучи,
Каркасы, оси и коренья —
Лишь только правила Творенья,
Любови коды и ключи.
Она до Хаоса еще
Была «Деяние» и «Слово»,
В неразорвавшемся pra ovo
Времен рождение и счет!
Лишь мы творим добро и зло,
А в Ней — ни пряников, ни розог,
И вся Вселенная — набросок:
Ожить, освоить ремесло.
И вновь над зыбями рутин
Под звон мечей цветут сакуры,
Картины пишутся с натуры,
Натура мыслится с картин!
Все ближе к истине стило,
Все ближе стрелы от мишеней,
Все совершенней, совершенней,
И так черно, и так бело!..
Она умолкла, спрятав лицо у меня на груди, и тогда я поднял ее на руки и отнес назад, в спальню. И вновь были волны призрачного света, и струи розового пламени текли меж разгоряченных страстью тел, и длилось это один долгий и нескончаемый миг…
Потом я сидел на софе в позе «лотоса», а Ирина, свернувшись калачиком и положив голову на мои скрещенные ноги, снова рассказывала удивительные вещи о существе по имени Человек. А я снова слушал, как в первый раз, со смешанным чувством изумления и восхищения, медленно перебирая в пальцах ее черные тяжелые локоны, и хотел лишь одного — чтобы это никогда не кончалось!
— Помнишь, я начала тебе рассказывать про матрешку?..
— Конечно! Но у меня тогда едва не случилось припадка от избытка впечатлений…