Они учились в Ленинграде
Шрифт:
Но Биржа с толстыми стволами колонн стоит непоколебимо, и гордо взметнулся к небу шпиль крепости, тонкий и стройный. Гигантское пламя будто не смеет коснуться их, и они по-прежнему прекрасны. Пламя отступает перед ними и очень медленно убывает.
Решаю зайти в госпиталь и узнать, как пережили наши больные эти тревожные часы. Ведь тяжело раненные должны были видеть необычайное освещение города: их в бомбоубежища не спускают.
Через Неву летят черные клочья гари. На улицах еще светло от пожарища. Лица прохожих
В госпитале дежурная сестра говорит:
— Пройдите в палату. Больных сегодня не уложить, и сейчас еще многие не спят.
Узнаю, что во время пожара все, кто мог ходить, стояли у окон. Шторы подняли. Свет в палатах был слабее, чем освещение города. Всех очень волновало: что горит, где горит? В том, что пожар большой, никто не мог сомневаться.
Бесшумно вхожу в палату. Сразу с подушек поднимаются несколько голов.
— Почему вы вернулись в госпиталь?
— Вы были в городе, видели пожар?
— Что горело?
Я говорю вполголоса, чтобы не будить спящих:
— Пожар ликвидирован полностью.
Меня слушают с напряженным вниманием и те, кто знает наш город, и те, кто в Ленинграде никогда прежде не бывал. Когда я кончила, молодой дагестанец с тяжелым ранением в грудь говорит задыхающимся голосом:
— Сволочи! Ленинград хотят разрушить! Такой город!
— Не выйдет! — говорит кто-то в глубине палаты.
— Сам знаю, что не выйдет. Не надо объяснять. Город жаль!
— А вы были в Ленинграде до ранения? — спрашиваю я его.
— Был. А когда встану, еще раз всё посмотрю: и Неву, и дворцы, и Смольный. Ленинград! Такой город! — говорит он.
Я собираюсь уходить домой.
— Поднимите немножко шторы: как там сейчас на улице? — просят меня.
За окном октябрьская ночь, но на небе еще какой-то бледный зеленоватый свет. Пожарные части всего города были мобилизованы на ликвидацию этого опасного очага.
А враги не смогли использовать гигантского огневого ориентира для налета тяжелых бомбардировщиков. Пожар освещал им город, но нам он освещал небо, и самолеты не могли проникнуть к Ленинграду.
Оля подходит ко мне, держа в руках толстую папку. Она чем-то взволнована: на щеках горят два ярких пятна.
— Как вы думаете, ничего, если я проведу в наших палатах небольшую беседу и покажу фотографии?
Я удивленно смотрю на Олю. До сих пор она занималась только уходом за ранеными. Всё остальное она считала «не настоящим делом».
— Беседу? А о чем?
— О Ленинграде. С того вечера, как горели «Американские горы», раненые не перестают говорить о нем: его улицах, зданиях. Я хочу рассказать им про наш город. Папа мне дал интересные фотографии, рисунки, открытки.
— Это очень хорошая мысль, — говорю я. — Надо получить разрешение политрука.
Разрешение, конечно, было получено.
— Мне только страшно начать! — говорит Оля. — Пойду сначала в палату, где лежат молодые казахи. Я им читала Джамбула, и они просили меня еще почитать. А вы из палаты уйдите; при вас мне труднее говорить. Только помогите мне начать.
Вхожу в палату:
— Товарищи, Оля, которую вы все хорошо знаете, принесла фотографии. Она хочет показать их вам и рассказать о Ленинграде.
— Просим! Хорошо! Дело!.. — слышится со всех сторон.
Я сажусь в коридоре. Отсюда слышно, что происходит в палате. Оля показывает большие фотографии с видами города и довольно подробно рассказывает о Ленинграде: его архитектуре, памятниках культуры и искусства, связанных с историей нашей Родины. Слушают ее внимательно, изредка прерывая вопросами:
— Правда, что в Ленинграде шестьсот мостов?
— А Ленин где жил, это знают?
— А что теперь в бывших царских дворцах помещается?
Интерес к Ленинграду и его истории — огромный. Все те, кто никогда раньше не видал города, теперь непременно хотят его посмотреть.
Вечер прошел незаметно. Уже зажгли свет и на окна спущены шторы.
— Не пора ли готовиться ко сну? — спрашивает дежурная сестра.
Оля спешит собрать свои рисунки и фотографии. Ее искренне благодарят.
— Будто побродили по Ленинграду, даром что безногие, — говорит старый боец-крестьянин из-под Углича.
Меня подзывает раненый Федяев. Это очень энергичный человек, держащий в руках всю палату. Он умеет поддержать бодрость в товарищах, резко оборвать за грубость, вежливо, но очень авторитетно добиться порядка и тишины, когда в палате тяжело больной. Самые шумливые больные подчиняются ему беспрекословно.
Мы знаем, что он был политруком на фронте и тяжело ранен в бою, когда вел полк в атаку, приняв на себя командование после гибели командира.
— Беседа вашей девушки — большое, нужное и полезное дело. За Ленинград сражаются и те, кто нашего города никогда не видал. А вот сейчас больничные стены раздвинулись перед ними. Это важная политическая работа.
Передаю его слова Оле. Она радостно вспыхивает.
— А я все даты забыла. На бумажке записала, когда какое здание построено; хотела заглядывать, но стыдно было.
Возвращение в школу
Сегодня меня вызвали в 239-ю школу. Завуч школы Антонина Васильевна сообщила, что начало занятий в ленинградских средних школах с 4 ноября.
— Мы не будем ждать этого срока, — говорит она. — Детей уже истомило ожидание. Я думаю, что мы в недельный срок приготовим школу к открытию. Вам придется взять уроки истории в пятых, шестых и восьмых классах. Кроме того, вы назначаетесь воспитателем в шестом классе.