Они встали на пути «Тайфуна»
Шрифт:
Коля Галочкнн молчал.
Третьим допрашивали Николая Кагана.
Николаю Кагану было двадцать шесть лет. Родился он в Витебске. С пятнадцати лет учился ремеслу на керамическо-стекольном заводе. В комсомол вступил в семнадцать лет. На заводе «Серп и молот» работал сначала мастером в котельной, затем механиком в тепловом цехе. Не по годам серьезный, усидчивый, он окончил без отрыва от производства вечерний Металлургический институт. Был немногословен, но считался на заводе лучшим агитатором. Его единогласно избрали в заводской комитет комсомола. В последнем предвоенном году вступил в кандидаты партии.
Николай Каган молчал.
Четвертым допрашивали Павла Кирьякова.
Павел Кирьяков славился на заводе как лучший крановщик завалочной машины.
Павел Кирьяков молчал.
Пятым допрашивали Виктора Ординарцева.
Восемнадцатилетний Виктор Ординарцев в шутку говорил, что он в группе самый старый серпомолотовец, потому что у него с заводом была связана вся жизнь — еще в раннем детстве отец, гужоновец с 1905 года, сказал ему, что он пойдет работать только на этот завод после школы. Василий Прокофьевич, кавалер ордена Ленина, был на заводе знатным человеком и мечтал, что и сын его Виктор станет настоящим рабочим. Вообще-то у Василия Прокофьевича и его супруги Екатерины Ивановны было девять детей. Это была большая и дружная семья. Виктор стал на заводе слесарем, собирался окончить заводской институт. Отец гордился им — Виктор выполнял норму на 150 процентов. Несмотря на свои юные годы, он прославился как один из лучших футболистов заводской команды. Над кроватью у него висел портрет Валерия Чкалова — голубая мечта Виктора звала его в «пятый океан». Планы у него были большие и увлекательные. В комсомол вступил в октябре 41-го, перед уходом в партизаны.
Виктор Ординарцев молчал.
Шестым вызвали на допрос Ваню Маненкова.
Ваня Маненков был родом из Клина. В 1937 году ему исполнилось пятнадцать лет, когда он поступил на московский завод «Москабель» и одновременно стал учиться в ФЗУ. В 40-м году только двое выпускников этого ФЗУ получили второй разряд, и одним из них был Ваня. У него были золотые руки. Он выполнял высокоразрядные работы и быстро стал стахановцем. Член цехового бюро ВЛКСМ, он пользовался авторитетом среди молодежи завода. Он на все находил время: редактировал цеховую стенгазету, устраивал стрелковые соревнования, организовывал военные кружки.
Ваня Маненков молчал.
Вызвали Шуру Луковину-Грибкову.
Шура попросила у немцев воды, и те с готовностью дали ей напиться. Но она тоже отказалась отвечать на вопросы.
Родилась Шура под Москвой — в деревне Устье Угодско-Заводского района Московской области, не так уж далеко от Волоколамска. «Семья у меня серпомолотовская, — говаривала Шура, — мать — колхозница из батрачек, отец — рабочий». Такой родословной Шура гордилась. Любила вспоминать, что мама смолоду прослыла бунтаркой — была заводилой в забастовках батраков и сельских рабочих, участвовала в октябрьских боях 1917 года в Москве, воевала на фронте во время гражданской войны. Отец старался от матери не отставать, боевые были пролетарии. Шура в мать. Впервые о Шуре заговорили в деревне, когда она, начинающий селькор, напечатала в районной газете острую заметку о плохом отношении к лошадям в ее родном колхозе. Заметка крепко помогла, и даже взрослые в Устье зауважали девчонку. С детства Шура много и хорошо рисовала карандашом. Ее наброски посылали даже в райцентр на выставку. Еще пионеркой с большим успехом оформляла праздничные номера стенгазет, не наклеивая вырезанные из журналов портреты и иллюстрации, а рисуя сама. И еще было у нее одно редкое увлечение: любила она срисовывать орнамент старинных наличников, народных вышивок. Потом это пригодилось ей в училище.
Нелегко Шуре было жить в Москве на крошечную стипендию. Из дома денег ей не могли присылать. Наоборот, Шура сама хотела помогать родным. И она пошла вечерами работать на мебельную фабрику. Еще одновременно училась на курсах шоферов, занималась гимнастикой, лыжами и стрельбой, что ей тоже позже пригодилось. В училище Шура была любимицей всего курса. Ее дипломная работа — «Интерьер в госпитале» — поразила преподавателей своей зрелостью, вдумчивостью. Пожалуй, она могла бы стать знаменитой спортсменкой-легкоатлетом. «Мне хочется сделать для Родины что-то очень большое и полезное», — говорила она подругам. Она серьезно занималась в оборонных кружках, мечтала стать военной летчицей. Когда грянула война, Шура организовала химзвено из своих подруг, а во время каникул работала бригадиром на своей фабрике, писала заявления в военкомат, просилась на фронт.
Шура молчала.
Выходя из дома, где стоял вражеский штаб, Шура пошатнулась и упала с крыльца. Конвоиры стали пинать ее коваными сапогами. Потом грубо подняли, дотащили до товарищей, и те помогли ей удержаться на ногах.
Настала очередь Жени Полтавской. Ее допрашивали последней.
Она назвалась Клавой, на вопросы не отвечала.
Женя родилась в 1920 году в семье старых большевиков в Белоруссии. Вся жизнь в этой семье была озарена романтикой большевистского подполья, революции и гражданской войны. Женя всегда стремилась быть достойной своих родителей, видевших, слышавших Ленина. С детства страстно любила музыку, театр, живопись. С первых дней войны она попала на трудфронт, рыла окопы, но мечтала уйти на фронт…
Никто из подруг не верил, что «Женьку-морячку» возьмут на фронт — уж больно невоинственной с виду была эта миловидная хохотушка. А морячкой ее называли потому, что она всегда щеголяла в тельняшке и уверяла, что выйдет замуж только за морского волка; за романтика моря.
После окопов Женя стала вечерами работать на номерном военном заводе, делала мины. И в цехе не переставала заливаться она хохотом по малейшему поводу и даже без повода.
Недолгий допрос казался бесконечным. В прокуренной комнате пахло немецкими сигаретами. Генерал сердился. Офицеры сидели в шинелях за столом. Конвоиры стояли за спиной.
— Кто вас послал в Волоколамск? — спрашивал офицер с витыми погонами через переводчика.
Женя молчала. Она не видела лица допрашивавшего ее офицера, плохо слышала его.
Кто послал ее в Волоколамск? Она сама вызвалась идти в тыл врага. Вместе с Шурой они приставали к комсоргу художественного училища до тех пор, пока он не направил их через Краснопресненский райком комсомола в ЦК комсомола, где работала специальная комиссия по отбору добровольцев. Их принял секретарь МК ВЛКСМ. В партизаны брали далеко не всех. А ее с Шурой взяли, велели явиться в определенный час к кинотеатру «Колизей». Это было всего с неделю тому назад. Был солнечный октябрьский день, и Женя любовалась раскраской опавших листьев на Чистых прудах и отражением легких белых облаков в воде. Провожавшие ее и Шуру подруги плакали, а Женя смеялась… Оказалось, что в/ч 9903, бойцами которой стали девушки, расположена совсем близко от общежития Художественного училища в Баковке, всего в трех остановках по Московско-Белорусской железной дороге. Даже речка та же — Сетунь. Шура и Женя отпросились у начальства, съездили к подругам в общежитие, обещали часто приезжать. Очень хотелось приехать, показаться девчатам в форме. Но форму Женя и Шура так и не успели получить.
— Кто командует вашей частью?
В первый же день в части подруги познакомились с командиром части майором Спрогисом и полковым комиссаром Дроновым. Командир войсковой части 9903, бывший партизан, чекист, герой Испании, был особо уполномоченным представителем Военного совета Западного фронта. Это он, товарищ С, вместе с комиссаром Д. сколачивал и засылал в тыл наступавших гитлеровских войск диверсионные группы из комсомольцев, добровольно вызвавшихся на самое трудное на войне дело.