Они знали
Шрифт:
Я всегда ухожу раньше Эдвина, не потрудившись даже расправить смятые простыни. И нарочно возвращаюсь домой через весь Лондон, думая о Лили Эванс. На взгляд любого человека, я куда счастливее ее. Но я никогда не была и не буду любима так, как она. Неужели я не заслуживаю такой любви? Или это просто судьба?
Глава 5
Поппи Помфри.
Самая главная заповедь, которой меня учили в колледже при больнице Святого Мунго - настоящий целитель должен врачевать не только тело, но и душу своего пациента. Всю свою жизнь я старалась следовать этому правилу, потому и выбрала не слишком престижную и высокооплачиваемую должность школьной медсестры в Хогвартсе. Ведь дети - куда более уязвимые и беспомощные существа, чем взрослые, а тем более, когда они целых семь лет на большую часть года оторваны от своих семей. Мне хотелось дать им тепло
Северуса Снейпа я тоже помню маленьким мальчиком, худеньким и болезненным, с колючим взглядом и мрачным характером. На младших курсах он доставлял мне довольно много работы, в основном связаной с его чрезмерным усердием в учебе. Сколько раз я внушала ему, что нельзя учиться целыми днями и ночами, нужно беречь себя! Он никогда меня не слушал и не следовал моим советам. Порой я даже подозревала, будто он использует какой-то «допинг» вроде Зелья Бодрости или чего-то в этом роде.
Но привычка «загонять» себя учебой - еще полбеды. Хуже, когда он попадал ко мне из-за своих вечных экспериментов с зельями и неизвестными заклятьями. Уж я ему постоянно рассказывала о волшебниках, которые от таких экспериментов жизни лишились или покалечились, бог знает как. Неужели, мол, он считает себя умнее их - да без толку. Я прекрасно видела, что паренек этот и в самом деле поумнее многих взрослых. Ничто его не могло отвратить Северуса от подобных развлечений. И зачем ему это надо, недоумевала я, залечивая очередной его ожог или рану… Правда, иногда приходилось мне и устранять последствия его конфликтов с гриффиндорцем Джеймсом Поттером и его компанией.
Честно говоря, меня всегда очень огорчали эти стычки - я ведь так любила Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Впрочем, их и все любили, вся школа буквально боготворила этих двух неразлучных друзей. Они были такими милыми шалунами: всегда жизнерадостные, порывистые, горячие - словно живой фейерверк освещали всю школу. И бедного Ремуса Люпина я тоже очень любила и жалела сильно из-за его болезни. Даром, что оборотень - а сам всегда тихий, вежливый, серьезный. Недаром его старостой факультета назначили. Я испытывала сердечную привязанность даже к Питеру Петтигрю, хоть он и стал потом предателем. Да, славные были ребята, прямо золото!
Они все часто и охотно делились со мной своими проблемами, а уж как были дружны! Бывало, если кто из них вдруг попадет в больничное крыло, так тут же трое других рядом появляются, и пошло: шутки, прибаутки, разговоры о семье, о доме, о квиддиче, еще о каких-нибудь пустяках... А в другой раз затеют какую-нибудь веселую игру, развлекая других больных, а те смеются до слез и выздоравливают куда быстрее! Все больничное крыло будто ходуном ходило! Глянешь на них - сердце так само в пляс и пускается…
Северус же был совсем другим. Почти никогда не говорил о себе, о своей жизни. Спросишь его о чем-нибудь - он либо молчит, либо огрызается. Конечно, по некоторым коротким ответам и оговоркам, я догадывалась, что дома ему несладко живется, но это и так было видно. Разве может быть у ребенка, о котором заботятся родные, такой заброшенный вид? Однако о подробностях Северус никогда не рассказывал. Я даже о рукоприкладстве его отца узнала не от него, а от Лили Эванс, хотя и раньше замечала у него на теле синяки, кровоподтеки, рубцы ... Сам-то он об этом ни единым словом ни разу не заикнулся. И не жаловался никогда - как бы больно ему ни было, сцепит зубы и ничего не говорит. Один раз я его, как Гарри на втором курсе, Костеростом напоила, а еще как-то вообще ужасное проклятие в него угодило - разрезало ему ногу от бедра до щиколотки, так он хоть бы раз застонал. Только побледнел больше обычного и губы закусил, пока я его лечила…
А Лили часто к нему приходила, когда он лежал у меня - приносила ему книги, разговаривала с ним вполголоса. Он с ее приходом будто оживал. До этого весь день лежит в постели, уткнувшись в очередную книжку, и не реагирует ни на кого вокруг. А стоило ей появиться в палате, он сразу встрепенется, к лицу приливает краска, на губах улыбка. Тогда он еще умел улыбаться, это потом остались только холодные язвительные гримасы, к которым я так привыкла за двадцать лет, что даже забыла, что когда-то было по-другому. Уж не знаю, дружила ли с ним Лили, или что
Пять лет все так продолжалось, а затем что-то между ними разладилось. Больше она к нему не приходила и вместе их не видели, они даже не разговаривали. Видать навсегда между ними черная кошка пробежала... А на шестом курсе он точно с ума сошел - заваливал себя учебой и научными работами, о которых мне Лили рассказывала, да еще есть и спать как следует перестал.
Кончилось тем, что его двое однокурсников ко мне почти силой приволокли, он чуть с ног не падал, а на трансфигурации и вовсе в обморок свалился. Я, конечно, оказала ему помощь, запретила столько заниматься, а потом взяла руку - пульс проверить и вдруг вижу на запястьях два тонких шрама. Спросила, что это такое, а он сразу же руку отдернул. Потом стал мямлить что-то про заклятие, которое проверял, а оно не так сработало. С кем другим его вранье может и прошло бы, да я уже видела такие следы и сразу поняла, что они от магловской бритвы. Причем до летних каникул у него их не было. Тут я не на шутку забеспокоилась: ладно издеваться над своим организмом, но чтоб вены резать, это вам не шутки!
Я и пригрозила, что если он мне сию же секунду не скажет правду, расскажу все Дамблдору. И тут его как прорвало, в первый раз за шесть лет. Я даже не помню точно, что именно он говорил - сбивчиво, спутано, полунамеками. В основном что-то про общую ненависть, про то, что он никому не нужен, про одиночество, про то, что незачем жить... Только я почувствовала нутром, что он всего об одном человеке думал, о ком-то, кого он любит и кто ему очень дорог. Но мне даже в голову не могло прийти, что речь идет о Лили, я ведь всегда ее воспринимала только, как его подругу. К тому же она в то время как раз от Джеймса перестала бегать, что меня очень радовало - они так красиво вместе смотрелись, не пара, а загляденье. Джеймс мне сам не раз повторял, что она ему очень нравится, только Лили все время ему от ворот поворот давала. Но Джеймс не унывал, она, твердил, все равно будет со мной, не будь я лучший игрок в квиддич во всей школе…
Северус говорил-говорил, а потом голос у него сорвался и лицо стало такое, словно сейчас разрыдается. Все же он сдержался, улегся на кровать и к стене повернулся.
Я хотела мальчика как-то успокоить, начала произносить какие-то ободряющие слова, которые обычно в таких случаях используют, но такими они мне вдруг показались чужими, фальшивыми, равнодушными, что я сама не заметила, как умолкла. К тому времени он уже и сам взял себя в руки, а потом вдруг достал волшебную палочку и пригрозил, что если я кому скажу, как он тут со мной откровенничал да чуть не плакал, то он изменит мне память, и пусть, мол, не сомневаюсь, он сумеет, да так, что никто ничего даже не заподозрит. И видно по его лицу, что не шутит. Я ему сказала, что каждый медик дает клятву не разглашать тайны своих пациентов. Он вроде удовлетворился этим ответом, но с тех пор старался любым способом избежать обращения ко мне. Какие бы он ни получал травмы или ранения, как бы не мучился, но всегда находил предлог, чтобы не приходить в Больничное крыло. А если все же возникала уж совсем острая необходимость, то из него ни слова нельзя было вытянуть. Отвечал на все мои вопросы односложно и очень грубо, так что пропадало всякое желание с ним общаться. Понимала я, что он меня боится, я же его слабость видела, а Северус терпеть не мог выглядеть слабым. Как его ни убеждай, что ничего постыдного в этом нет, все равно ничего не докажешь. Так до самого окончания школы и продолжалось.
А потом, когда Дамблдор его в школу взял преподавать, уже после смерти Джеймса и Лили - я его даже сначала не узнала. Увидела - и не поверила, что всего за два с небольшим года мальчик, которого я знала, мог настолько измениться. Строгий, мрачный, угрюмый, язвительный человек. Ему в ту пору было едва за двадцать лет, а вел он себя, словно, по меньшей мере, ровесник нашего директора. И словно стеной какой-то от всех отгородился - никому не позволял к себе приближаться, всех отталкивал своей отвратительной манерой поведения и холодным сарказмом. Со мной всегда держался исключительно по-деловому, на фамильярность вовсе не реагировал. Не любил вспоминать о том, как студентом был и на посиделки его не затащить было. Чашку кофе с коллегой выпить и то отказывался. На все праздники, которые в школе отмечали, Северус приходил с неохотой и сидел с кислым лицом, словно заставляя себя веселиться.