Они. Воспоминания о родителях

дю Плесси Грей Франсин

Сексуальные отношения Маяковского и Лили Брик длились с 1917 по 1923 год. Но дружба с Осипом, впоследствии известным литературоведом и пионером формализма (среди его работ – “Ритм и синтаксис (материалы к изучению стихотворной речи)”), стала основой для прочной связи с Бриками – связи, выходившей за пределы сексуального. До конца жизни Маяковского Ося Брик будет его приятелем. Вместе они откроют знаменитый авангардный журнал “Левый фронт искусств”, где сотрудничали Сергей Эйзенштейн, Александр Родченко, Исаак Бабель и другие. В 1918 году Маяковский и Брики уже были неразлучны. До самой смерти Владимир кочевал за ними по разным квартирам, хотя у него было и свое собственное жилье, где он работал, располагалось оно неподалеку от Лубянской тюрьмы. Осип Брик тоже был не прочь завести роман на стороне. Одним словом, этот menage a trois [30] процветал. Брики давали Маяковскому свободу и вместе с ней бытовую и семейную стабильность, которой

он не знал с детства. Он же был по сути их главной материальной опорой – к 1918 году он уже стал знаменитостью, и доходы от публикаций и лекций в России и за рубежом давали больше, чем скромные заработки Брика и редкие гонорары Лили за фильмы.

30

Любовный треугольник (фр. букв, “семья на троих”).

Насколько искренней была дружба Маяковского с Осипом, настолько же мучительной – его связь с Лилей. Общие знакомые поражались, как деспотично она с ним обращается, как раболепно этот большой человек ей подчинен. (“Если буду совсем тряпка – вытрите мною пыль с вашей лестницы”, – писал он в одном из писем.) Маяковский был склонен к мазохизму, а Лиля словно рождена для таких отношений. При ее негласном одобрении он много лет славил в стихах ее бессердечие и неверность. В поэме “Флейта-позвоночник” (1915) он сравнивает ее накрашенные губы с “в холодных скалах высеченным монастырем”. Безответная страсть к Лиле побудила его флиртовать со смертью: в 1916 году он играл в русскую рулетку (и в тот, первый раз, победил) [31] .

31

Об игре Маяковского в русскую рулетку и попытке самоубийства в 1916 г. известно со слов Л. Ю. Брик.

Склонность к самопожертвованию проявлялась и в политической деятельности. В 1917 году Маяковский погрузился в революцию с большим пылом, чем любой другой русский писатель его масштаба. “Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня <…> не было. Моя революция”, – пишет он. Для него не существовало черной работы. Годами подавляя личные чувства, он по-футуристски громогласно славил строительство плотин и фабрик, был певцом советской промышленности. “Но нынче не время любовных ляс. / Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, / атакующий класс”, – писал он. Маяковский был членом Народного комиссариата просвещения и протеже Анатолия Луначарского: было решено послать поэта с лекциями по всей России – воспевать советский режим. За один месяц этот “барабанщик революции” (как он сам себя называл) объехал восемнадцать городов. Заводские рабочие и студенты его боготворили: на выступления собирались тысячи людей. Маяковский много сделал для того, чтобы русский народ принял большевизм.

С 1919 года он употреблял свой художественный талант на рисование агитплакатов – иногда по несколько штук в день. Его знаменитые на всю страну слоганы – за один год он мог написать несколько сотен – прославляли макаронные изделия, конфеты, галоши, шины, даже соски. “Всё, что требует желудок, тело или ум, – всё человеку предоставляет ГУМ”, “Лучших сосок не было и нет – готов сосать до старых лет”.

В 1924-м Маяковский написал поэму в две тысячи строк в память Ленина. Ее встречали овациями.

… настоящиймудрыйчеловечийленинскийогромный лоб<…>Отчего ж,стоящийот него поодаль,я быжизнь свою,глупея от восторга,за одно бего дыханьеотдал?!

В 1920-е годы Маяковский ездил с пропагандой по зарубежным странам: он побывал в Латвии, Германии, Польше, Чехословакии, Франции, на Кубе, в Мексике, а также в Штатах, где задержался на несколько месяцев и успел стать отцом: американка русского происхождения Элли Джонс родила от него дочь. Но бурная патриотическая деятельность, конфликт между публичным обликом и настоящим лицом, подавление своего таланта ради блага страны – всё это привело к депрессии. Постепенно он понял, что, направляя всю энергию на революционную деятельность, “наступая на горло собственной песне”, он рискует утратить свой талант. “Только большая, хорошая любовь может спасти меня”, – делился он с близким другом Романом Якобсоном, который впоследствии станет знаменитым литературоведом, одним из тех, кто определил пути развития науки в XX веке. По словам Якобсона, 1928 год, когда Маяковский познакомился в Париже с Татьяной Яковлевой, стал роковым для поэта – он был сломлен, жизнь в одиночестве стала невыносимой, Владимир нуждался в перемене.

К 1928 году младшая сестра Лили Брик, Эльза Триоле – утонченная, обаятельная эмигрантка, глубоко привязанная к сестре, – уже восемь лет жила попеременно в Париже и Берлине. Со времен первой поездки Маяковского во Францию, в 1922 году, когда она водила

его по Парижу и была его переводчицей (Владимир наотрез отказывался учить иностранные языки), Эльза понемногу шпионила за ним для сестры, докладывая ей о романтических эскападах поэта. Но вплоть до 1928 года у Лили не было поводов для беспокойства. В этот приезд он собирался отправиться в Ниццу, чтобы навестить свою американскую любовницу Элли Джонс – она привезла их дочь, которой в ту пору шел третий год, на первую встречу с отцом. Хотя ходили слухи о нелюбви Маяковского к детям [32] и встреча, с точки зрения Элли, обернулась полным фиаско, Лиля с Эльзой опасались, что поэт решит уехать с матерью своего ребенка в Америку. Чтобы отвлечь его от американской угрозы, Эльза решила познакомить Маяковского с юной русской красавицей – моей матерью, Татьяной Яковлевой. В день возвращения из Ниццы, 25 октября, Эльза повела Маяковского к парижскому врачу, который был известен в эмигрантских кругах. От жены врача она знала, что Татьяна Яковлева тем же утром должна была прийти к нему на прием.

32

Источники слухов, упомянутых автором, не установлены.

Но интрига провалилась. Маяковский пришел к врачу, увидел Татьяну и без ума в нее влюбился. Вспоминая эту встречу, мама говорила, что он повез ее домой, в такси кутал ей ноги своим пальто, а перед бабушкиным домом рухнул на колени и признался ей в любви. “Да-да, на колени, прямо на тротуаре, – говорила мама. – Посреди бела дня”.

Этот coup de foudre [33] был взаимным. С 25 декабря по 2 января Татьяна и Маяковский виделись каждый день, пока у него не кончилась виза и ему не пришлось возвратиться в Россию. Маяковский с гордостью ходил по Парижу с высокой белокурой красавицей, не уступавшей ему темпераментом, и даже уважал ее пуританские убеждения – Татьяна не разделяла богемных взглядов своего круга и твердо решила хранить девственность до свадьбы. Она понимала, каким непростым человеком был Маяковский. Он боялся одиночества, ревновал своих друзей и требовал их безраздельного внимания – если товарищ вдруг отказывался поиграть с ним вечером в шахматы, это было предательством. Маяковский был мучительно озабочен вопросами гигиены (последнее, возможно, было связано с обстоятельствами смерти отца) – не брался за дверную ручку, не обернув ее предварительно носовым платком, всюду таскал с собой металлическую мыльницу, а если ему доводилось пить в общественных местах, то непременно протирал стаканы всё тем же платком.

33

Любовь с первого взгляда, дословно – удар молнии (фр.).

Отношения складывались нелегко. Татьяна постоянно находилась под строгим присмотром родственников, ярых антикоммунистов. Чтобы продолжать роман со знаменитым советским поэтом, приходилось прибегать ко множеству уловок. Она на каждом шагу лгала любящей бабушке и подговорила несколько верных друзей обеспечивать ей алиби. “Бабушку бы удар хватил, если бы она знала, с кем я каждый вечер ужинала, – вспоминала Татьяна полвека спустя. – Большевик рядом с ее внучкой, которую с трудом вытащили из несчастной разоренной России!”

Зато в пронизанном ностальгией парижском обществе большевизм не был помехой влюбленным. Маяковский намеренно не говорил с Татьяной о мировых событиях, а ее антикоммунистические настроения терялись на фоне горделивой радости, которую в ней вызывала любовь такого знаменитого поэта. Когда Маяковский узнал, как глубоко Татьяна знает русскую поэзию, он и вовсе потерял голову. Они ходили по бесчисленным кафе – “Ла-Куполь”, “Ле-Вольтер”, “Ла-Ротонд”, “Ле-Дантон”, “Ла-Клозри-де-Лила” – и она часами читала ему стихи. Как можно было устоять, когда она наизусть знала “Облако в штанах” – все семь сотен строк? Он говорил всем, что у Татьяны абсолютный слух к поэзии, такой, как бывает у музыкантов. Она стала для поэта наперсницей вместо Лили. Маяковский рассказал ей о своей домашней ситуации, и, несмотря на свою строгость, Татьяна приняла эту необычную историю как данность. Они вместе выбирали для Лили платье и четырехцилиндровый серый “рено”.

Через две недели Маяковский предложил ей руку и сердце, но Татьяна отвечала уклончиво. За обедом в монпарнасском ресторане “Гран-Шомьер” в ноябре он преподнес Татьяне два посвященных ей стихотворения. Они записаны его мелким косым почерком в зеленой тетрадке, которая теперь хранится у меня. Одно называлось “Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви”, второе – “Письмо Татьяне Яковлевой”. В первом говорилось об их первой встрече в приемной врача:

Представьте:входитв мехакрасавица в зал,и бусы оправленная.Яэту красавицу взяли сказал:– правильно сказалили неправильно? —Я, товарищ, —из России,знаменит в своей стране я…