Оно
Шрифт:
– Что угодно, мисс?
– Прошу прощения, – сказала Беверли. Желание смеяться прошло так же, как и возникло. Она заметила на шее старухи камею. Почти наверняка она была сделана из слоновой кости, настоящей слоновой кости в обрамлении полоски золота, такой тонкой, что она была почти невидима.
Должно быть, я ошиблась квартирой. Или намеренно нажала звонок не той квартиры, -говорил ей внутренний голос.
– Я хотела позвонить к Маршу.
– Марш? – ее голова медленно закачалась.
– Да, понимаете...
– Но здесь нет
– Правда?
– Вы, может быть, не знаете, что Элвин Марш?..
– Да, – сказала Беверли, – это мой отец.
Старуха подняла руку к горлу и дотронулась до камеи. Она вглядывалась в Беверли, что заставило ее чувствовать себя до смешного маленькой, как будто у нее в руках коробка шотландского печенья или флажок команды Тигров школы Дерри. Затем старуха улыбнулась.., добрая улыбка, но в то же время печальная.
– Почему вас не было столько времени, мисс? Мне, незнакомому человеку, не хотелось бы говорить это, но ваш отец уже пять лет как в могиле.
– Но.., на звонке табличка... – она посмотрела снова и выдавила из себя нечто похожее на смех. Из-за своего возбуждения, угрызений совести и все-таки почти полной уверенности, что ее старик все еще здесь, она прочитала фамилию Керш как Марш.
– Это вы миссис Керш? Да, здесь написано м-с Керш, – согласилась она.
– Вы.., вы знали моего папу?
– Я знала его очень, очень немного. – сказала миссис Керш. Голос ее был немного похож на голос Йоды из фильма «Империя наносит ответный удар». И Беверли захотелось опять рассмеяться. Когда еще чувства ее так быстро меняли направления, как пила – взад и вперед? Правда заключалась в том, что она хотела что-то вспомнить.., но в то же самое время панически боялась этого.
– Он жил в этой квартире на первом этаже до меня. Мы видели друг друга, я приходила, он уходил, – на протяжении нескольких дней. Он переехал на Роуд-лейн. Знаете?
– Да, – сказала Беверли. Роуд-лейн была в четырех кварталах от Мейн-стрит в Нижнем городе, квартиры там были похуже и поменьше.
– Мне доводилось видеть его и на рынке на Костелло-авеню, – говорила миссис Керш, – ив прачечной, пока ее не закрыли. Иногда мы перебрасывались словами. Мы.., но, девочка моя, вы побледнели! Простите меня. Входите, я налью вам чаю.
– Нет, я не могу, – слабо запротестовала Беверли, но действительно она почувствовала, что бледнеет, как затуманенное стекло, сквозь которое почти ничего не видно. Она могла бы воспользоваться любезностью, посидеть, попить чайку...
– Вы можете, а я хочу, – с теплотой в голосе сказала миссис Керш. – Это самое малое, что я могу сделать для вас, сообщив такую неприятность.
Прежде чем она успела запротестовать, Беверли очутилась в мрачном холле своей старой квартиры, которая теперь казалась ей гораздо меньше, но чувствовала она себя здесь в безопасности, наверное, потому, что все здесь было другое. Вместо четырехугольного розового стола с тремя креслами там стоял небольшой круглый столик с искусственными цветами в фарфоровой вазе. Вместо старого холодильника фирмы «Келвинатор» с круглым таймером наверху (который ее отец постоянно
– Вы здесь выросли?
– Да, – сказала Беверли, – но сейчас здесь все по-другому, так уютно и чисто.., просто замечательно!
– Вы так добры, – сказала миссис Керш, и улыбка сделала ее моложе. Она излучала тепло. – У меня было мало денег, понимаете. Немного, но со страховкой я чувствую себя превосходно. Когда-то, в 1920 году, я приехала из Швеции совсем молоденькой девчонкой, мне было четырнадцать лет и полное отсутствие денег. А так легче всего научиться ценить деньги, вы согласны?
– Да, – сказала Бев.
– Я работала в госпитале, – продолжала миссис Керш. – Я проработала там много лет – с 1925 года. Я дошла до экономки. Все ключи были у меня. Мой муж хорошо вложил деньги. А сейчас я нашла свою маленькую пристань. Посмотрите, мисс, пока вода не закипит. Походите по комнатам, осмотритесь.
– Нет, спасибо, не надо...
– Пожалуйста, я чувствую себя виноватой. Посмотрите, если хотите.
И она пошла смотреть квартиру. Спальня ее родителей стала спальней миссис Керш, и разница была огромной. В комнате было светлее и больше воздуха. Большой кедровый комод с инициалами Р. Д, распространял приятный аромат. Удивитeльнo большое стеганое покрывало на кровати с изображениями женщин, идущих за водой, мальчиков, пасущих коров, мужчин, укладывающих сено в стога, – замечательное покрывало.
Ее комната стала комнатой для шитья. Черная зингеровская машинка стояла на железном столике под парой мощных тензеровских ламп. Изображение Христа висело на одной стене, а на другой – портрет президента Кеннеди. Под Д. Ф. К, стояла чудной красоты горка с книгами вместо китайского фарфора, но от этого она не казалась хуже.
В самом конце она зашла в ванную комнату. Она была переделана и перекрашена в розовый цвет глубокого оттенка, не производящий впечатления безвкусицы. Все оборудование было новым, но тем не менее она приближалась к ванной с предчувствием, что ночной кошмар ее детства вновь оживет перец ней; она уставится прямо в черный глаз без век, начнется шепот, а потом кровь...
Она оперлась о раковину, поймав в зеркале над ванной отражение своего бледного лица с черными глазами, а затем стала ждать появления этого глаза, шепота, смеха, стонов, крови.
Она не помнила, сколько времени она простояла там в ожидании всех этих воспоминаний двадцатисемилетней давности. И только голос миссис Керш заставил ее вернуться:
– Чай, мисс!
Она отпрянула от раковины, нарушив полугипнотическое состояние, и вышла из ванной комнаты. Если в этих трубах и была какая-нибудь магия черная, она либо исчезла сейчас, либо.., спала.