Оно
Шрифт:
– Бевви...
– Кто сказал тебе, что мы там играем? Это был незнакомец? Это был человек, одетый в оранжевое и серебристое? На нем были перчатки? Он выглядел как клоун, даже если он и не был клоуном? Как его звали?
– Бевви, ты должна остановиться...
– Нет, ты должен остановиться, – сказала она ему. Он взмахнул рукой, но теперь не раскрыл ее, а сжал в кулак, чтобы разбить что-либо. Беверли нагнулась. Его кулак пронесся над ее головой и врезался в стену. Он взвыл и отступил от нее, поднеся кулак ко рту. Она отбежала от него быстрыми семенящими шажками.
– Ты вернешься сюда!
– Нет, –
(Оно заставляет тебя делать это, но ты не поддавайся) – Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказал он, – но лучше подойди сюда. Я не собираюсь еще раз просить тебя.
– Нет, – сказала она, снова заплакав.
– Не заставляй меня идти и сгребать тебя в охапку, Бевви. Ты пожалеешь, если мне придется сделать это. Иди ко мне.
– Скажи мне, кто тебе сказал, – чеканила Беверли, – и я подойду.
Он кинулся к ней с такой кошачьей быстротой, что, хотя она и подозревала такое движение, он ее почти схватил. Она нащупала ручку кухонной двери, распахнула дверь и побежала по коридору к выходу, побежала как в паническом сне, как она бежала от мисс Керш двадцать семь лет спустя. За ней с шумом ломился в дверь Эл Марш, хлопнув ею так, что она затрещала.
– ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕМЕДЛЕННО!
– орал он, дергая дверь и преследуя дочь.
Парадная дверь была на задвижке. Она пришла домой через задний вход. Одной дрожащей рукой она возилась с задвижкой, а другая безуспешно нажимала на ручку двери. Сзади опять слышался вопль ее отца; крик (сними штаны, потаскушка) животного. Она дернула ручку двери, и та, наконец, распахнулась. Она тяжело дышала, спазмы подступали к горлу. Она обернулась и увидела отца прямо позади себя, уже протягивающего к ней руки, с ухмылкой, обнажившей желтые лошадиные зубы во рту.
Беверли бросилась через дверь и почувствовала его пальцы, зацепившие ее блузку, но не успевшие схватить ее. Она пустилась вниз по лестнице, потеряла равновесие и растянулась на бетонной дорожке, содрав кожу на обеих коленках.
– ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС ИЛИ, КЛЯНУСЬ БОГОМ, Я СДЕРУ С ТЕБЯ ШКУРУ!
Она быстро вскочила на ноги.
(сними штаны) Из разбитых коленок сочилась кровь. Она оглянулась, и вот он опять, Эл Марш, страж и хранитель, седой человек, одетый в штаны цвета хаки и такую же рубашку с двумя накладными карманами брелок для ключей за поясом, на цепочке, волосы растрепаны. Но в его глазах не было его – того отца, который мыл ей спинку и тер ее животик, потому что он заботился о ней, очень заботился и беспокоился; того отца, который однажды пытался заплести ей косичку, когда ей было семь лет, у него не получилось, и он вместе с ней хохотал над тем, как смешно она торчала; того отца, который знал, как делать напиток из яиц с сахаром и с корицей в воскресенье, и напиток этот был вкуснее, чем все то, что можно было купить за четверть доллара в кафе-мороженом Дерри. В его глазах не было отца, мужской руки в ее жизни, мужского начала без всякой сексуальной примеси. Ничего этого не было теперь в его глазах. Она видела там тупого убийцу. Она видела там Его.
И она бежала. Она бежала от Него.
Мистер Паскаль посмотрел, вздрогнув, с того места, где он поливал свой газон и слушал игру «Ред Секс» по портативному радио, лежавшему на поручне при входе.
Беверли бежала. Она отчетливо сознавала, что она бежит во имя спасения своей жизни. Если ее отец поймает ее сейчас, не имеет значения, что они на улице. Временами люди в Дерри впадали в безумие; ей не нужно было читать газеты или знать исторические хроники Дерри, чтобы понять это. Если он поймает ее, он ее задушит, или изобьет, или убьет. И когда все кончится, кто-то придет и заберет его, и он будет сидеть в камере так же, как отчим Эдди Коркорана сидел в камере, потрясенный и невменяемый.
Она бежала к центру города, встречая все больше и больше людей на своем пути. Они внимательно смотрели – сначала на нее, затем на бегущего по пятам отца, и они смотрели с изумлением, некоторые из них совершенно обескураженные. Но то, что было на их лицах, быстро проходило. Они смотрели и затем продолжали идти по своим делам. Воздух, проходивший через ее легкие, становился теперь тяжелее.
Она пересекла Канал, ноги стучали по цементу, в то время как машины громыхали по тяжелым деревянным торцам моста справа от нее. Слева она могла видеть каменное полукружие, где Канал уходил под город.
Она быстро перебежала Мейн-стрит, не замечая гудков машин и скрежета тормозов. Она бежала прямо, потому что Барренс лежал в этом направлении. Он был на расстоянии мили, и если она доберется туда, она как-нибудь оторвется от отца на трудном склоне Ап-Майл-Хилл (или на одном из даже более крутых переулков). Это было все, что можно было сделать.
– ВОЗВРАЩАЙСЯ, СУЧКА, ПРЕДУПРЕЖДАЮ ТЕБЯ!Когда она добралась до тротуара на дальнем конце улицы, она еще раз оглянулась назад, копна ее каштановых волос упала ей на плечо, когда она оглядывалась. Отец переходил улицу, так же не обращая внимания на движение, как и она, лицо его блестело от пота и покраснело.
Она юркнула в проход, который шел позади складов. Это был тыл зданий, которые окаймляли Ап-Майл-Хилл: «Стар Биф», «Армор Митпакинг», склад Хемпфила, «Игл Биф энд Кошер Мит». Проход был узкий, мощеный булыжником, и еще больше сужался из-за мусорных баков и ведер, расставленных повсюду. Скользкий булыжник покрывали Бог знает какие отбросы и грязь. Там царила смесь запахов, иногда слабых, иногда резких, иногда просто ужасающих.., но все говорило о мясе и бойне. Тучами летали мухи. Внутри некоторых зданий она могла слышать чудовищный визг пил, распиливающих кости. Ее ноги спотыкались и скользили по булыжнику. Бедром она ударилась об оцинкованный мусорный бачок, и свертки с требухой, завернутые в газеты, рассыпались, как огромные мясные цветы в джунглях.