Оно

Кинг Стивен

Но тут он подумал, что власть есть даже у маленьких детей: они могут кричать, пока ты что-то не сделаешь, чтобы они заткнулись.

— Бен? — спросила Беверли, глядя на него. — Проглотил язык?

— Что? Нет. Я думал о силе. Силе кругляшей. — Билл пристально посмотрел на него. — Задался вопросом, откуда эта сила взялась.

— О-о-от… — начал Билл и закрыл рот. На лице отразилась задумчивость.

— Я действительно должна идти, — прервала паузу Беверли. — Еще увидимся, так?

— Конечно, приходи завтра, — ответил Стэн. — Мы будем ломать Эдди вторую руку.

Раздался смех. Эдди сделал вид, что бросает в Стэна ингалятор.

— Тогда пока. — И Беверли вылезла из клубного дома.

Бен посмотрел на Билла и увидел, что тот не смеялся. Задумчивость не сходила с его лица, и Бен понимал, что ему придется два или три раза позвать Билла, прежде чем тот ответит. Он знал, о чем думал Билл; в ближайшие дни он и сам будет об этом думать. Не все время, нет. Он будет развешивать и снимать

белье по просьбе матери, играть в салки и войну в Пустоши, а первые четыре дня августа, когда зарядят дожди, они всемером устроят безумный марафон игры в пачиси в доме Ричи Тозиера, будут ставить блоки, «сбивать» фишки, точно рассчитывать бросок кубика с тем, чтобы он лег нужной гранью кверху. Его мать скажет ему, что, по ее мнению, самая красивая женщина Америки — Пэт Никсон, и придет в ужас, когда Бен отдаст свой голос Мэрилин Монро (если не считать цвета волос, он считал, что Бев выглядела, как Мэрилин Монро). Время уходило и на поедание бесконечных сладостей — «Твинки», «Ринг-Дингов» и «Хелл-догов», и на чтение на заднем крыльце научно-фантастического романа Айзека Азимова «Лаки Старр и луны Юпитера». Для всего этого находилось время, пока рана на груди и животе заживала, превращаясь в шрам и начиная чесаться, потому что жизнь продолжалась, и в одиннадцать лет Бен, пусть был умным и сообразительным, не строил планов на будущее. Он мог жить с тем, что произошло в доме на Нейболт-стрит. В мире, в конце концов, чудес хватало.

Но выпадали периоды, когда он вновь задавал себе и пытался ответить на те же вопросы: сила серебра, сила кругляшей — откуда берется такая сила? Откуда берется любая сила? Как ты ее получаешь? Как используешь?

И ему казалось, что их жизнь, возможно, зависит от этих вопросов. Однажды вечером, когда он засыпал под мерную убаюкивающую дробь дождя по крыше и окнам, ему пришел в голову еще один вопрос, возможно, единственный важный вопрос. Оно обладало какой-то реальной формой; он почти что увидел ее. Увидеть форму — все равно что открыть секрет. Это справедливо и для силы? Вероятно, да. Ибо разве неверно утверждение, что сила, как и Оно, переменчива по форме? Силой может быть и младенец, кричащий в ночи, и атомная бомба, и серебряный кругляш, и взгляд Беверли на Билла, и ответный взгляд Билла.

И тогда чем, чем именно была сила?

12

За две следующие недели ничего особенного не произошло.

ДЕРРИ: Четвертая интерлюдия

Ты должна была проиграть Нельзя выигрывать все время. Ты должна была проиграть Нельзя выигрывать все время, что я говорил! Я знаю, милая моя, Я вижу, что грядет беда… «Ты должна была проиграть» Джон Ли Хукер [304]

304

Хукер, Джон Ли (1917–2001) — американский блюзовый певец, гитарист.

6 апреля 1985 г.

Вот что я вам скажу, друзья и соседи: сегодня я пьян. Пьян вусмерть. Ржаное виски. Пошел в «Источник Уоллиса», где начал, потом за час до закрытия заглянул в винный магазин на Центральной улице и купил пинту ржаного виски. Я знал, что собираюсь сделать. Вечером напиться задешево, чтобы утром заплатить втридорога. И теперь он сидит, пьяный ниггер, в публичной библиотеке после закрытия. Передо мной раскрытая книга, по левую руку — бутылка «Олд Кентукки». «Скажи всю правду и посрами дьявола» — как говаривала моя матушка, но она забыла сказать мне что иногда тебе никак не посрамить мистера Раздвоенное Копыто трезвым. Ирландцам это известно, но, разумеется, они белые ниггеры Господа нашего, и, кто знает, может, они на шаг впереди.

Хочу написать о выпивке и дьяволе. Помните «Остров сокровищ»? Старого морского волка в «Адмирале Бенбоу»? «Мы еще им покажем, Джим!» Готов спорить, старый пердун даже в это верил. Насосавшись рому — или ржаного виски — поверишь во что угодно.

Выпивка и дьявол. Хорошо.

Иной раз нравится мне позабавить себя, задаваясь вопросом: сколько мне будет отпущено, если я действительно опубликую что-нибудь из написанного глубокой ночью? Если я действительно вытащу на свет Божий несколько скелетов из шкафа Дерри. У библиотеки есть совет директоров. Одиннадцать человек. Один из них семидесятилетний писатель, которого два года назад хватил удар, и он не способен без посторонней помощи найти свой стул на заседании (иногда можно увидеть, как он достает из волосатых ноздрей больших сухих козлов и аккуратно укладывает в ухо, вероятно, на хранение). Еще один директор — напористая женщина, которая приехала из Нью-Йорка с мужем-врачом и не устает произносить длинные, визгливые монологи о провинциальности Дерри, о том, что здесь

никто не понимает ЕВРЕЙСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ и как приходится ехать в Бостон за юбкой, если хочешь выйти из дома в чем-то приличном. В последний раз эта худосочная дамочка говорила со мной, не прибегая к услугам посредника, во время рождественской вечеринки совета года полтора назад. Она прилично набралась джином и спросила меня, понимает ли кто в Дерри ПЕРЕЖИВАНИЯ ЧЕРНЫХ. Я тоже выпил немало джина, поэтому ответил: «Миссис Глэдри, евреи, возможно, большая загадка, но ниггеры для всего мира — открытая книга». Она поперхнулась, развернулась так резко, что из-под широкой юбки на мгновение показались трусики (не слишком интересное зрелище, я бы предпочел увидеть на ее месте Кэрол Дэннер), и на том закончился мой последний неформальный разговор с миссис Рут Глэдри. Невелика беда.

Другие директора — потомки лесных баронов. Их поддержка библиотеки — акт наследственного искупления грехов; они насиловали леса, а теперь заботятся о книгах, точно так же, как распутник, достигнув средних лет, может решить, что пора бы и позаботиться о незаконнорожденных детях, которых наплодил в молодости. Их деды и прадеды в прямом смысле этого слова раздвигали ноги лесам к северу от Дерри и Бангора и насиловали этих наряженных в зеленое девственниц топорами и кондаками. [305] Они рубили деревья, обрезали ветки и никогда не оглядывались. Они порвали девственную плеву этим великим лесам, когда президентом был Гровер Кливленд, [306] и практически завершили свое грязное дело, когда Вудро Вильсона [307] хватил удар. Эти злодеи в кружевных воротниках насиловали великие леса, брюхатили их обрубленными ветками и мусором и превратили Дерри из сонного маленького кораблестроительного городка в бурлящий вертеп, где салуны никогда не закрывались, а проститутки работали ночами напролет. Один из старожилов, Эгберт Тарэгуд — ему сейчас девяносто три — рассказывал мне, как привел тощую, как доска, проститутку в маленькую каморку на Пекарной улице (ее больше не существует; жилой комплекс для среднего класса чинно стоит на том месте, где когда-то ревела Пекарная улица).

305

Кондак — приспособление для перекатки бревен.

306

Кливленд, Гровер (1837–1908) — 22-й (1885–1889) и 24-й (1893–1897) президент США.

307

Вильсон, Вудро (1856–1924) — 28-й (1913–1921) президент США.

«Только спустив в нее, я осознал, что она лежит в луже спермы глубиной в дюйм. И сперма эта уже загустела, превратившись в желе. „Девочка, — говорю я, — разве ты не думаешь о себе?“ Она смотрит вниз и отвечает: „Я постелю новую простыню, если ты хочешь повторить. Две вроде бы еще лежат в шкафу, в коридоре. Я знаю, что до девяти или десяти еще соображала, на чем лежу, но к полуночи моя манда так онемела, что могла быть и в Эллсуорте“».

Таким был Дерри в первые двадцать или чуть больше лет двадцатого века: процветание, и пьянка, и гулянка. По Пенобскоту и Кендускигу бревна плыли нескончаемым потоком с ледохода в апреле до ледостава в ноябре. В двадцатых бизнес начал хиреть без военных и строительных заказов. Лесные бароны положили деньги в нью-йоркские и бостонские банки, которые пережили биржевой крах, и оставили экономику Дерри жить — или умирать — саму по себе. Они удалились в роскошные особняки на Западном Бродвее, а детей отправили в частные школы Нью-Хэмпшира, Массачусетса и Нью-Йорка. Жили на проценты с капитала и пользовались своими политическими связями.

Так что через семьдесят лет после того, как Эгберт Тарэгуд потратил свой любовный пыл и доллар на проститутку в залитой спермой кровати на Пекарной улице, от их господства остались лишь бескрайние вырубки в округах Пенобскот и Арустук да великолепные викторианские особняки, занимающие два квартала Западного Бродвея… и, разумеется, моя библиотека. Да только я не успел бы и надрочить член (сравнение использую сознательно), как эти добрые люди с Западного Бродвея отняли бы у меня «мою библиотеку», попытайся я опубликовать что-нибудь о «Легионе белой благопристойности», пожаре в «Черном пятне», расстреле банды Брэдли… или историю Клода Эру и «Серебряного доллара».

Так называлась пивная, где в сентябре 1905 года произошло, вероятно, самое странное массовое убийство в истории Америки. В Дерри еще есть несколько старожилов, которые заявляют, что помнят эту историю, но доверяю я, если на то пошло, только Тарэгуду. Ему тогда было восемнадцать.

Сейчас Тарэгуд живет в Доме престарелых Полсона. Зубов у него нет, а французский акцент уроженца долины Сент-Джона столь силен, что понять его, вероятно, может только другой старожил штата Мэн, при условии, если его слова запишут на бумаге по правилам фонетики. Сэнди Айвз, фольклорист из университета Мэна, о котором я упоминал ранее в этих беспорядочных записях, помог мне расшифровать мои аудиозаписи.