Опал императрицы (Опал Сисси)
Шрифт:
Как раз в этом Морозини сомневался – ведь бабушка Мины-Лизы даже не подозревала о его существовании.
На следующий день после обеда, несмотря на дождь, Альдо прогуливался по Гиммельфортгассе, до которой от гостиницы было не более двухсот метров. Это была тихая улочка, каких много в центре города; прежде ее замыкали насыпи, которые император Франц-Иосиф заменил Рингом – чудесным кольцевым бульваром, засаженным деревьями и цветами. И, как на всех подобных улицах, здесь стояли старинные особняки и два или три дворца, один из которых был особенно примечателен. Три ряда высоких окон над антресолью, внушительный сводчатый портал, по обе стороны которого косматые атланты поддерживали ажурный балкон резного камня. С обеих
Альдо довольно долго рассматривал дворец, не привлекая внимания редких прохожих: в этом изумительном городе на каждом шагу можно было встретить туристов, остановившихся, чтобы полюбоваться тем или иным строением. Поначалу за двойными рамами не ощущалось никаких признаков жизни, потом из одной из маленьких дверей вышел человек с корзиной – несомненно, слуга, посланный за покупками. Морозини, мгновенно приняв решение, в три прыжка оказался рядом с ним.
– Извините, пожалуйста, – произнес он по-немецки, – но мне хотелось бы узнать, действительно ли это дворец графини фон Адлерштейн.
Прежде чем ответить, человек с корзиной оценивающе взглянул на элегантного иностранца, чем-то неуловимо отличавшегося от прочих туристов. Видимо, осмотр удовлетворил его, потому что он проронил:
– Да, это так.
– Благодарю вас, – обезоруживающе улыбнулся Альдо. – И если вы служите в этом дворце, может быть, вы скажете, есть надежда, что графиня меня примет? Я – князь Морозини, прибыл из Венеции, – поспешил прибавить он, заметив проблеск недоверия в глазах собеседника.
Мимолетный, впрочем, проблеск! Ледяная маска на лице, казавшемся еще шире от густых, как у Франца-Иосифа, бакенбард, растаяла, словно под лучами солнца.
– О, ваше сиятельство, простите меня! Я ведь не мог догадаться. К сожалению, госпожа графиня в отъезде. Не угодно ли вашему сиятельству оставить для нее сообщение?
Альдо похлопал себя по карманам плаща:
– Я бы рад, но мне нечем писать. Впрочем, я мог бы передать записку с лакеем из отеля «Захер» и, когда ваша хозяйка вернется, надеюсь, буду иметь удовольствие встретиться с ней...
– Несомненно, если ваше сиятельство здесь задержится. Госпожа графиня недавно стала жертвой несчастного случая... к счастью, ничего серьезного, но она нуждается в покое. И она предпочла свою летнюю резиденцию в окрестностях Зальцбурга. Если ваше сиятельство ей напишет, я передам письмо немедленно.
– Не проще ли в таком случае дать мне ее адрес?
Нет, – отрезал человек с корзиной. Елей из его голоса мгновенно испарился. – Госпожа графиня предпочитает, чтобы ее корреспонденция шла через Вену. Поскольку она много путешествует, так надежнее. Всем сердцем рад служить вам, ваше сиятельство!
И «слуга его сиятельства» поспешно удалился в сторону Кертнерштрассе, оставив Морозный в некоторой растерянности. Его смутила не формулировка: австрийская вежливость часто бывает столь же сентиментальной, сколь и куртуазной. Нет, его удивил отказ – мягкий, но безусловный отказ сообщить адрес графини. Значит, о письме не могло быть и речи. А начиная с сегодняшнего вечера у него, вероятно, найдутся дела поважнее, чем гоняться за старой дамой да к тому же и со странностями. Альдо на какое-то мгновение даже пожалел, что явился к этому дворцу. Лиза, если узнает, может совершенно неправильно истолковать его дружеские намерения. Лучше бросить эту затею...
Укрепившись в своем решении, Морозини решил использовать всю свободную вторую половину дня на то, чтобы возобновить знакомство с сокровищами Габсбургов. Разве Симон Аронов не говорил при первой их встрече, что опал, возможно, находится среди них? И Альдо направился в Хофбург, бывший императорский дворец, часть которого теперь занимали государственные учреждения, а часть была отведена под коллекцию драгоценностей. Он и впрямь обнаружил там восхитительный опал венгерского происхождения, соседствовавший с прибывшим оттуда же гиацинтом и испанским аметистом, но это не мог быть тот камень, который они искали, – слишком большой!
Альдо утешился созерцанием великолепного изумруда, венчавшего императорскую корону, а также того, что некогда был Золотым руном. Но его удивило отсутствие драгоценностей, принадлежавших последним представителям династии. Ведь Морозини знал: у императрицы Елизаветы, чарующей Сисси, среди прочего был сказочный убор из опалов и бриллиантов, подаренный ей перед свадьбой эрцгерцогиней Софией, ее теткой и будущей мачехой, которая когда-то надевала этот убор в день собственного венчания. Не обнаружив ничего похожего, Альдо решил обратиться за справкой к хранителю коллекции и, испросив аудиенции, оказался перед неприветливым чиновником, едва выдавившим из себя:
– Драгоценности, находившиеся в личной собственности, больше нам не принадлежат. Их похитили у нас в конце войны, и это очень жаль. Среди них был и «Флорентиец», большой светло-желтый бриллиант, принадлежавший герцогам Бургундским, – его постигла общая участь, когда вершилось подлое ограбление австрийского народа. Впрочем, как и драгоценности Марии-Терезии, и... и другие.
– Кто похитил?
– Вас это вряд ли касается. А теперь попрошу меня извинить: я очень занят...
Морозини, которого таким недвусмысленным образом выставили за дверь, решил не упираться. Однако, задержавшись на минуту перед колыбелью римского короля и несколькими вещицами, принадлежавшими его матери, Марии-Луизе, он подумал, что неплохо бы поклониться могиле этого ребенка – сына Наполеона и короля Рима, вынужденного завершить свой короткий жизненный путь под австрийским титулом. И Альдо отправился в склеп Капуцинов.
Нет, конечно, он не питал никакой особой страсти к величайшему из Бонапартов – ведь именно из-за него Венеция пришла в упадок. Несмотря на свою французскую – по матери – кровь, князь Морозини не мог простить дерева свободы, посаженного на площади Сан-Марко 4 июня 1797 года, отречения последнего дожа Лудовико Манена и, наконец, фейерверка, во время которого войска новой Французской республики сожгли Золотую книгу Венеции вместе со знаками священной герцогской власти. Но образ покоившегося здесь оскорбленного мальчика, изгнанника, вечного пленника Австрии, затрагивал романтические струнки его характера и вызывал глубокую жалость. Альдо любил приходить к Орленку. Не впервые менах открывал перед ним королевскую усыпальницу в неурочные часы. Морозини знал, как взяться за дело. К толпам обычных посетителей – чаще всего англичан – здесь обращались с просьбой: перед тем как покинуть церковь, оставить у брата-привратника милостыню, предназначенную на освещение склепа и на суп для бедных, который в монастыре раздавали ежедневно в два часа. Морозини же щедро платил, едва войдя. Однако на этот раз он натолкнулся на некоторое сопротивление.
– Не знаю, можно ли мне впустить вас, – сказал ему служка. – Там уже находится дама... она иногда сюда приходит.
– Склеп достаточно просторен. Я постараюсь не мешать ей. Знаете ли вы, кого именно она навещает?
– Да. Она приносит цветы, а потом мы находим их на могиле эрцгерцога Рудольфа. А вы хотите навестить герцога Рейхштадтского, – прибавил монах, показывая на букетик фиалок, купленный Морозини перед тем, как войти. – Так постарайтесь, чтобы она вас не заметила. Ей обычно хочется побыть одной...