Опалённые войной
Шрифт:
Накануне налёта Пелагея не спала, Гришка ещё требовал грудь по ночам. Покормив и перепеленав сына, она качала его в люльке. Вдруг на самом краю станицы послышались выстрелы, крики и остервенелый собачий лай. Пелагея вскочила с постели, разбудила девчат, открыла окошко в сад, боясь, что под дверью могут стоять чужие, и велела детям бежать и прятаться в кукурузе. Она подала Шуре спящего Гришку, а Нюрке сунула в руки одеяло. Нюрка хотела зареветь, но мать шикнула на неё:
– А ну цыть! Бегить быстро и сидите там, как мыши, шоб я вас не слыхала, покуда сама за вами не прыду!
Проводив взглядом детей, она закрыла
Беда не прошла мимо её дома. Распотрошив сундуки и перебив часть посуды, бандиты сгребли всё самое ценное. Пелагея не сопротивлялась, чтобы не злить их. Ещё до прихода незваных гостей она бросила золотое обручальное кольцо и красивые серебряные серьги (подарок Василия на свадьбу) в помойное ведро, куда грабители не догадались сунуться. Укутавшись в старенькую шаль, притулилась к печке, боясь привлечь к себе лишнее внимание.
К рассвету всё стихло, обоз, гружённый награбленным добром, покинул станицу. Пелагея вышла во двор, обошла все сараи, заглянула в амбар и медленно, на негнущихся ногах пошла в сторону кукурузы.
Увидев мать, девчонки выскочили ей навстречу.
– Мамань, ну чё там? – спросила Шура, кивнув головой в сторону двора.
Пелагея осела прямо на землю и посеревшими губами прошептала:
– Зорьку угнали.
А потом, обхватив голову руками, она закричала, запричитала, как по покойнику. Испуганные девчонки тоже заголосили, из кукурузы раздался Гришкин плач.
Целый день над станицей были слышны бабьи крики и стоны. Кто-то оплакивал потерянное добро, кто-то – угнанную скотину, а кто-то – убитых старых казаков и молодых казачат, пытавшихся защитить семьи.
К обеду пришла Кондратьевна. Лоб её был ободран, а левый глаз заплыл, отсвечивая лиловым цветом.
– Батюшки! Бабаня, энто хто тебе так? – спросила Шура.
– Ды хто ж? Анчихристы энти! Икону отдавать не хотела! Ишшо прабабки моей икона! Забра-а-али! Шоб их сатана замучил! Я, Паш, чё прышла. – Она положила на стол два золотых червонца. – Больше нету, на чёрный день берегла. От и дождалася энтого дня. Еси у тебе есть деньжаты, то, може, мы коровёнку на двоих купим, одной мене не осилить, а без коровёнки никак! У тебе дети малые. Да и я старая, мясо уже не угрызу. Я деньги-то тебе оставлю, а ты помаракуй. Може, и решишьси.
Всю ночь Пелагея думала, где ей взять недостающих денег. Кондратьевна была права: без коровы никак. А утром она позвала Нюрку и сказала:
– Ты, дочь, побегай по улице, поспрошай, може, хто у воскресение, у Рождественскою на ярманку поедить, дык нихай мене с собой возьмуть! Скажи, маманя обувку купить хочить.
Рождественская (в отличие от Прилужной, в которой проживала семья Василия Прохорова) была большой, богатой станицей. Там было много добротных домов, крытых железом, на окнах красовались резные наличники. Большие крашеные ворота были показателем семейного достатка. В центре станицы стоял белокаменный храм с позолотой на куполах. В престольные праздники в нём собиралось много народа, а рядом с храмом была большая базарная площадь. Осенью после сбора урожая и перед Рождеством здесь устраивали двухнедельные широкие ярмарки. Сюда стекался народ со всей округи, и даже приезжие из дальних мест частенько бывали тут. Ярмарки были весёлые, нарядные, вкусно пахнущие, с огромным количеством разного товара. Сюда приезжали поторговать, повеселиться, обменяться новостями.
Посреди ночи из Прилужной выехало три подводы (после налёта народ опасался ездить по ночам в одиночку), на одной из них сидела Пелагея. Ехать надо было вёрст десять, потом расторговаться, скупиться и засветло воротиться домой. Базар встретил шумом, гвалтом и пестротой товаров. Пелагея предупредила возницу:
– Еси до обед не подойду к подводам, то не ждить, значить, у кумы заночую.
Она пошла на самый край базарной площади, туда, где продавали скотину. Тут были овцы, кролики, штук пять или шесть шустрых козочек. А вот коров было всего две, особо выбирать не из чего. Походив вокруг, осмотрев с ног до головы, пощупав вымя и заглянув в рот каждой корове, Пелагея решила взять чёрную, ту, что поменьше. Долго рядились, хозяин никак не скидывал цену, так, уступил чуток для приличия. Сказав, что подумает, Пелагея отошла в сторону, достала из-за пазухи деньги, отсчитала и вернулась назад.
– Ну, радуйси, шо базар ноне плохонький, выбору нету. – Она протянула мужику деньги.
– Тётка, ты чё, умом тронулась? – спросил продавец коровы. – На что мне твои бумажки? Золото давай али серебро. А с ентими чё я делать буду? Не-е, – отодвинув её руку, сказал мужик. – Иди с Богом!
– Дык тута вон, основная ж часть золотыми, тока треть бумажными!
Как назло, подошла ещё одна бабёнка и стала разглядывать корову. Пелагея стащила с пальца золотое обручальное кольцо и, протянув его вместе с двумя золотыми червонцами, спросила:
– А так?
– Добавить бы надоть, може, у тебе крестик есть золотой али серёжки?
Пелагея стащила с головы полушалок, в ушах сверкнули серебряные серьги с красными камушками.
– Больше ничё нету, хучь наизнанку выверни.
Мужик поскрёб затылок, махнул рукой.
– Ладно, тётка, забирай Ночку, нехай тебе на радость будить! – И добавил: – Ты не серчай, я тожа должон семью кормить. А бумажки свои бакалейщику снеси, тама ишшо беруть.
Забрав корову и послушав совета мужика, Пелагея зашла в бакалейную лавку и, оставив там последние деньги, набрала сахару, чаю и прозрачных, похожих на стекляшки конфет.
Ждать станичников она не стала и ещё до обеда пошла до дома. Ближе к вечеру её нагнали прилуженцы, возвращавшиеся с базара. Они удивились, увидев Пелагею, ведущую на бечёвке чёрную корову. Бабы стали посмеиваться:
– Паш! Эт как жить такая обувка называется? Сапоги али чёботы?
Долго ещё в степи был слышен женский смех и стук колёс.
В Прилужную Пелагея пришла уже ночью. Она очень устала, ноги гудели, грудь распирало от несцеженного молока. Очень хотелось пить. Кондратьевна и Шура не спали. Услышав стук калитки, Шура вышла во двор.
– Мамань! Слава Богу! Вернулася!
Она кинулась к матери, обхватила её за шею и заплакала. Подошла Кондратьевна:
– Паш, чё так долго? Уж чё тока не передумали…
– Да дорога ж неблизкая, а она быстро иттить не хочить. От усё время хворостинкой погоняла. Днём-то ишшо ничё, а как стемнело, иду – души нету… Думаю: не дай бог хто устренится и корову заберёть, тода хучь у петлю лезь…
– Тёть Сим, може, ты сама Ночку в сарай сведёшь? А я пойду Гришку покормлю, груди болять, мочи нету.