Опальные
Шрифт:
— Но и мы своего тоже не упустим! — говорил Юрий. — Ты видел ведь под кормою нашего корабля запасную лодочку?
— Может, и видел, не помню, — отвечал Илюша. — А что?
— Да в ней все дело. Подстерегать караван казаки будут в камышах меж Черным Яром и Царицыным. Как крикнет им атаман: "Сарынь на кичку!", они бросятся на чужие суда, а мы тем часом прыг в нашу лодочку и были таковы!
— Вместе с княжной?
— Ну, да, конечно! Когда нас хватятся, мы будем уже на берегу; а им в больших их стругах и к берегу-то не пристать: слишком вязко да мелко.
Пылкость и самоуверенность, с которыми старший брат развивал свой рискованный план,
— Смелым Бог владеет! — сказал он. — А с самой-то княжной ты, наконец, сговорился?
— Случая все еще не было; да и сговариваться нечего. Знает же она от княжича, что я ее, так ли, иначе ли, выручу.
— А вдруг она еще заупрямится?
— Заупрямится уйти от разбойников и вернуться к своим?
— Да почем знать?..
— Перестань, Илюша, глупости говорить; да это курам на смех!
— А Кирюшку ты упредил?
— Теперь-то мы и без Кирюшки обойдемся, все вернее. Какое счастье, Илюша, что ты опять со мною!
Глава девятнадцатая
"САРЫНЬ НА КИЧКУ!"
Третий день уже плыли разинцы вверх по Волге — плыли, как самые мирные люди: гребцы работали веслами в такт распеваемых ими молодецких песен, а товарищи, им подтягивая, занимались каждый своим делом: кто переставлял паруса, кто чистил свое оружие, кто чинил свою одежду; вечером же, когда флотилия стояла на якоре, иные забавлялись и рыбною ловлей неводом, либо на удочку, другие собрались в кружок для приятельской беседы; словом сказать, разбойничьих наклонностей у них словно не было и в помине.
Атаманский "Сокол"-корабль шел во главе остальных судов. Сам атаман то и дело появлялся на носу корабля, зорко посматривая вперед. Но кругом была тишь и гладь, и Божья благодать. Солнце ласково светило с безоблачного неба; попутный ветер надувал паруса в облегчение гребцам; над мачтами безотлучно реяли стаи коршунов в чаянии добычи, а мимо них, как бы издеваясь над их жадностью, проносились целыми тучами с громким хохотом черноголовые, сизокрылые чайки-мартышки.
И в самом деле, никакой добычи ни двуногим, ни крылатым хищникам, казалось, не предвиделось. Попадались, правда, временами встречные плоты и рыбачьи ватаги. Окликнет их со своего "Сокола"-корабля атаман, и на голос его, разносящийся по водяной поверхности громогласной трубой, те послушно тотчас останавливаются. Да что взять с этаких сплавщиков, не выручивших еще за свои бревна даже грошей? А у рыбаков заберут казаки рыбы, сколько на день им требуется, и отпустят их опять с миром.
Илюше среди ославленной казацкой вольницы вначале было-таки жутковато; но, приглядевшись ближе к отдельным казакам, натурам грубым, но, по-видимому, добродушным, он стал понемногу привыкать к своему новому положению. Ведь и на этом воеводском жильце Леонтии Плохово они волоска не тронули: когда тот, пролежав больше суток пластом в своей каморе, показался наконец на палубе, его провожали только со всех сторон нагло-насмешливые взгляды, так что он счел за лучшее укрыться опять в свою раковину. С того самого часа Илюша его уже не видел.
Княжна-полонянка Гурдаферид, напротив того, являлась всегда аккуратно к атаманскому столу. Правда, в начале своего пребывания у казаков (как слышал Илюша от Юрия), она не хотела и прикасаться к кушанью разбойников. Но Разин, уже порядком охмелевший, как прикрикнет тогда на нее:
— Это еще что за бабьи причуды! На Хвалынском море я такой же хан, как и твой батька Менеды-хан, а на Волге и подавно. Не
Побледнела голубушка белее полотна, и в глазах у нее выразился такой неподдельный ужас, что и разгоряченный вином разбойник сжалился, опомнился.
— Ну, ну, дурашка ты моя, — заговорил он с небывалой для него мягкостью. — Не станешь кушать, так ведь с голоду ножки протянешь. Не махонькая, слава Богу, понять должна. Чтобы меня, хозяина, не обидеть, может, все же чуточку-то отведаешь? Вкусно ведь, право слово.
И она отведала. С тех пор она никогда уже не отказывалась ни от стерляжьей ухи, ни от бараньего бока с кашей — этих двух любимых блюд непривередливого вообще насчет еды казацкого атамана. Зато, как только Разин со своими старшинами, покончив с едой, принимался угощаться брагой, медом или просто "зеленым вином", она с молчаливым поклоном поднималась с места, брала с серебряного подноса какой-нибудь фрукт, какого-нибудь лакомства: грецких орехов, винных ягод, кишмиша, халвы, рахат-лукума, — и уходила вон неслышною поступью. Иногда она усаживалась поодаль на корме, на нарочно поставленной для нее скамейке, покрытой цветным турецким ковром, а еще чаще того удалялась просто в свой покойчик.
Как-то раз, когда она отворяла туда дверцу, у нее выпало невзначай из рук взятое с собой яблочко и покатилось по палубе к самым ногам Илюши. Мальчик, разумеется, тотчас его поднял и побежал отдать молодой затворнице, стоявшей еще в нерешительности на пороге своей кельи. Тут-то ему представился случай окинуть покойчик беглым взглядом. Пол был устлан дорогим ковром; стены обиты разноцветным атласом и парчою, а по потолку обведены узорчатым золотым багетом. Над ярко-пунцовой бархатной оттоманкой висело овальное серебряное зеркальце в золотой оправе, усаженной крупными алмазами. Слюдяное оконце было задернуто розовой шелковой занавеской, сама же занавеска прикреплена к гвоздику с алмазной головкой. Лежавшие кругом безделушки пестрели золотом, серебром, жемчугом и самоцветными каменьями.
Рассказывая вечером того же дня Юрию о всей этой сказочной восточной роскоши, Илюша заключил свои впечатления словами:
— И все-то это ведь награблено Разиным не для себя, а для княжны! Как она, значит, ему мила! Мудрено ли, ежели она ради него переменит свою веру?..
— Никогда этого не будет, никогда! — запальчиво перебил его Юрий.
— Да ведь он хочет жениться на ней…
— Мало ли что хочет! Она — родовитая княжна, а он — что? Простой казак, разбойник.
— То-то, что не простой, а славный казацкий атаман.
— Уж и славный!
— А то как же: слава об нем гремит теперь по всему Каспию, по всей Волге.
— Но он все-таки не человек, как мы с тобой, а зверь.
— Да, лев, царь зверей: остальное зверье перед ним по земле ползает, а сам он ни перед кем головы не клонит — ни перед кем, окроме княжны: ей стоит лишь словечко сказать — и лев становится ягненком. Вот хоть бы сейчас, посмотри: это ли страшный атаман разбойников? Это — жених с невестой.
И точно: в догорающих лучах вечерней зари рядом с персидской княжной на облюбованной ею скамейке сидел грозный казацкий атаман, но в осанке его не было уже ничего грозного. Что-то ей нашептывая, он глядел на нее с восхищением, с умилением; а она, молча наклонясь через борт, заглядывалась в воду, которая, шипя и пенясь, разбегалась волнистыми струями из-под киля движущегося вперед судна.