Опасная бритва Оккама
Шрифт:
Все это правильно, однако очень похоже, что времени на длительные дискуссии у нас не осталось. Во второй половине 2008 года закончился период неустойчивого международного равновесия и мир вступил в предкризисный этап, который вполне может завершиться большой войной.
Угроза войны
Еще два-три года назад мысль о возможности войны значительного масштаба между значимыми в военном, политическом и экономическом отношении государствами воспринималась журналистами, экспертами и политиками как неумная шутка. Исключение, конечно, делалось для США: молчаливо предполагалось, что страна-гегемон вправе предпринимать военно-полицейские операции против любого государства, не
Сейчас ситуация изменилась. Начиная с 2007 года угроза войны отчетливо диагностируется в позиции СМИ и в общественном мнении. Осетинский конфликт 2008 года продемонстрировал, насколько незначительным и бессмысленным может быть повод для конфронтации великих держав.
Поворот в общественном сознании произошел. Война сначала стала мыслимой, затем возможной. Сейчас она становится вероятной и, более того, допустимой. Очень скоро, по крайней мере для некоторых стран, она станет желательной и неизбежной.
Связано это, во-первых, с тем очевидным фактом, что мир сошел с рельс устойчивого развития и, следовательно, положение «золотого миллиарда» отныне не обеспечено даже на одно поколение вперед. В результате крупнейшие аналитики Запада всерьез заговорили о неизбежности борьбы за ресурсы, причем дефицитными оказались не только углеводороды, но и металлы, пресная вода, в некоторых прогнозах – даже продовольствие. И сразу же взоры цивилизованного мирового сообщества (того самого «золотого миллиарда») обращаются к Сибири, ресурсы которой, по их мнению, «должны принадлежать всему человечеству».
Во-вторых, никуда не делась системная функция войны как специфического механизма, обеспечивающего социальность эгоистического абсолютного хищника, которым является Homo sapiens, через регулируемую агрессию. На войне разрешено и предписано все, что запрещено в мирное время, и прежде всего – убийство. Отказ от войны возможен либо через создание иных инструментов, позволяющих социализировать биологическую агрессивность человека, либо через снижение пассионарности общества до отрицательных уровней по Гумилеву. Новые инструменты, среди которых большой спорт как специфический вид зрелищ, кинематограф, виртуальная реальность, пока не в состоянии выполнить функцию войны. Снижение же пассионарности при прогнозе ожесточения глобальной конкуренции опасно для общества. Что же касается попытки обойтись без утилизации агрессивности вообще, то в итоге мы получаем рост преступности, самоубийств, наркомании, парад конфессиональных и иных идентичностей Все это – в сущности тоже война: война всех против всех без какой-либо конструктивной роли. Конечно, какие-то общества могут испробовать и такой способ регуляции, но, думается, эволюционно эти общества обречены.
В-третьих, современный ипотечный кризис и открывающиеся перед мировой финансовой системой мрачные перспективы заставляют вспомнить о войне как о форме высокотехнологичной деструкции экономики. При этом будут демонтированы неадекватные современному положению дел институты и расчищено место для нового экономического развития. Во всяком случае, на европейской конференции по прогнозированию в Люцерне, в октябре 2008 года, говорили, что современный кризис нужно сравнивать с 1929 годом, что заставляет предсказать новое «дьявольское десятилетие» и по его завершении – большую войну.
В-четвертых, сейчас с уверенностью можно диагностировать постиндустриальный кризис, сопровождаемый упадком всех системных процессов: управления, образования, познания, производства. Человечество вступило в этот этап своего развития, по-видимому, в начале 1970-х годов (во всяком случае, именно тогда началось падение производительности капитала), а в 2000-2001 году была пройдена «точка невозврата». Для всего мирового сообщества этот момент маркирован падением Башен-близнецов, хотя значительно важнее падение дот-комов – резкое снижение доходности высокотехнологических производств. В сущности, было продемонстрировано, что дальнейшее технологическое развитие несовместимо с финансовыми и экономическими механизмами индустриальной эпохи. Кризис фазы развития может иметь несколько исходов, начиная от создания принципиально нового общества и заканчивая «фазовой катастрофой» с откатом на десятилетия или даже столетия. Война является не единственной формой фазовой катастрофы, но вполне возможной формой. Нужно также учитывать, что при разрушении индустриального мира с его высокоэффективным сельским хозяйством и развитой системой продовольственной помощи неизбежен голод в целом ряде густонаселенных государств Африки и Азии (по некоторым оценкам речь идет об 1-2 миллиардах людей), что явится дополнительным провоцирующим войну фактором.
В-пятых, понимание кризисного характера эпохи привело лидеров ряда стран к проектированию постиндустриального перехода. В настоящее время можно говорить о конкуренции ряда проектностей, каждая из которых носит глобальный характер, то есть обладает способностью втягивать чужие ресурсы и смыслы. Столкновение проектностей может привести к войне, которая будет не чем иным, как продолжением глобального проектаиными, а именно насильственными средствами.
Кроме перечисленных причин, носящих общеземной характер, существует немало локальных поводов для войны, таких, например, как та же Осетия. Далеко не все границы в мире легитимны, а международные соглашения о нерушимости границ (хотя бы и в Европе) после признания западными странами независимости Косова (а Россией – независимости Осетии и Абхазии) не стоят бумаги, на которой они написаны.
Все это, разумеется, не делает будущую большую войну с участием России неизбежной. Но эта война, являясь маловероятной в заканчивающемся десятилетии, становится весьма возможной в 2010-е годы, причем дальше риск будет только возрастать. Поэтому сейчас нужно готовиться к войне.
Характер будущей войны. Эффект фазовой доминации
Сразу же отметим, что сегодня нельзя предсказать, будем ли мы иметь дело с одной большой «официальной» войной или серией яростных коротких конфликтов, переходящих один в другой, затухающих и вновь вспыхивающих, причем все это происходит без объявления войны, без прекращения дипломатических, торговых и даже туристских отношений. Вторая версия более вероятна, но и десятилетнюю новую «Троянскую войну» тоже со счетов сбрасывать нельзя.
Анализируя характер будущей войны, мы должны исходить, прежде всего, из задач, которые война должна решать. Война как регулятор агрессивности должна быть достаточно массовой, зрелищной, сюжетной и «человеческой», в том смысле, что основную роль в ней должны будут играть люди, а не техника. И очень существенно, что война должна сопровождаться значительными, но не чрезмерными потерями. В этой связи приходится предположить, что оружие массового поражения будет использоваться, но контролируемо и ограничено. Однако же активно будет использоваться и пехота: характерные сцены предыдущих войн, включая штыковые атаки и уничтожение гранатами прорвавшихся танков, при всей их архаичности, будут воспроизводиться снова и снова.
Связь войны с глобальным проектированием обусловит размах войны (опять-таки не будем пока гадать, будет ли этот размах «последовательным» или же «параллельным», то есть столкнемся ли мы с цепочкой взаимоувязанных конфликтов или с одной большой войной). Военные действия будут вестись на суше, в океанах воздухе, в околоземном космическом пространстве. Но, может быть, более важным является то, что война захватит символьный мир, пространства знаков, смыслов и брендов.
Нужно иметь в виду, что борьба глобальных проектов будет сопровождаться такой необычной, ранее встречающейся как редкое исключение, формой войны, как уничтожение господствующей онтологии противника, самой основы его государственной, этнической, конфессиональной и личной идентификации. Сегодня мы не можем представить, к каким последствиям приведет такая война, но, во всяком случае, война онтологий будет гораздо более жестокой, нежели война идеологий.