Опасная колея
Шрифт:
Доносчики шли, шли, и не было им конца…
«Да что такое?! Идут и идут! Как плотину прорвало!»
— Дежурный!
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — дежурный — не утренний, сменщик его — влетел в кабинет, вытянулся во фрунт.
— Скажи, что стряслось в городе? Почему столько народу к нам?
— Так ведь эта… докладываю! Народу, ваша милость, как обычно нынче. Только все ведь к вам одному идут, вот и кажется вам, будто много.
— Ко мне одному?! — красиво изогнутые брови молодого чиновника поползли вверх. — Это с какой же такой радости, позволь узнать?
— Так ведь эта… — начинать свою речь
Один? — поразился Роман Григорьевич. — А остальные где?
— Так ведь…
— Короче!
— Слушаюс-с! Захворали все! Простыли видать, али поветрие пошло! Ото всех посыльные были, что нездоровы и в ближайшие дни явиться никак не могут. Такие у нас дела, — городовой сочувственно развёл руками. — Один вы в строю остались, ваше высокоблагородие… — и предложил участливо. — Я вам булочку горяченькую из лавки принесу? Кипяточку согрею?
— Давай, — утомлённо согласился Роман Григорьевич, поправил ворот вицмундира, небрежно откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. — И народу вели, чтоб не шумели под дверью. Голова уже кругом идёт, — он страдальчески, на манер капризной барышни, сжал пальцами виски, хотя на самом деле голова его была в гораздо лучшем состоянии, чем он стремился представить.
Увы. Не суждено было господину Ивенскому в тот день ни булочки съесть, ни горячего испить. Растолкав могучими ручищами народ, в кабинет с воем ворвалась толстая всклокоченная баба.
— А-а-а! — голосила она истошно. — А-а-а! Убили! Уби-и-или-и-и! Ваша милость, убили! А-а-а!
— Цыц, женщина! — велел Роман Григорьевич строго. — Говори толком, где убили, кого?
— Вот я и говорю, ваша милость! — баба на удивление быстро успокоилась и, принялась тараторить едва ли не радостно. — Убили! Колдуна Понурова, того, что отсюдова в недалече, на Боровой живёт! Там у него и лавка при доме своя. А я, стало быть, в лавку к нему пошла, за отворотным зельем. Для дочки, стало быть. Потому как дочка моя единственная с таким, прости господи, обормотом связалась, что не знаю, как и разлучить их! Ну, соседка и надоумила: ты сходи, говорит, к колдуну Понурову, он хоть и дорого дерёт, сказывают, зато…
— КОРОЧЕ! Пошла ты к колдуну…
— Ага! Пошла я к колдуну. Захожу в лавку-то — нет его, хоть и отперто. Я звать — не откликается. Тогда я через заднюю дверь прямо в дом к нему проникнула, а там — батюшки! Лежит! Весь как есть неживой! Убитый! Ну, я подол подхватила, и скорее к вам! Потому как страшно до ужасти!
Роман Григорьевич нехотя поднялся с места. Уж он чуял, что придётся выходить на мороз. А так не хотелось!
— Да ты хорошо ли смотрела, женщина? Может, он просто уснул крепко, утомлённый колдовскими трудами, а ты вломилась без спросу? Или пьяный валяется?
Баба замахала руками.
— Какое там уснул, ваша милость, когда горло от уха до уха перерезано, и кровищи вокруг море разливанное — едва подол не замочила! Убитый, как есть убитый! Чем угодно поклянусь!
— Ну, пошли, поглядим, какой он убитый, — обречённо вздохнул Роман Григорьевич. — Далеко, ты говорила, до места?
— Квартал-другой, ваша милость! — услужливо подсказала баба.
— Дежурный! Вели лошадей подать! — ну, не желал он мёрзнуть пешком по казённой надобности.
— Так ведь эта! Докладываю! Возчик наш тоже захворал!
Что ж, одно к одному…
— А тут к вам ещё одно лицо, ваша милость! Просют принять по службе! С бумагой!
— Ах, некогда мне! Происшествие в городе!
Но тут из-за плеча дежурного раздался звонкий, почти мальчишеский голос.
— Ваша милость! Разрешите отрекомендоваться! Чиновник четырнадцатого класса, Удальцев Тит Ардалионович, прибыл к месту службы в должности младшего полицейского надзирателя!
Это был юноша лет восемнадцати, не больше. По-детски круглое лицо, весёлые глаза. Щёки раскраснелись на морозе, новенький плащ стоит колом, а ему все нипочём. «Ах, молодость, молодость!» — ностальгически вздохнул Роман Григорьевич с высоты своих двадцати трёх.
— Прибыл, стало быть? Ну, служи. Быстренько, собери письменные принадлежности и следуй за мной. Протокол будешь вести — на Боровой убийство.
— Убийство?! — глаза юноши восторженно разгорелись.
Убийство. Не наврала баба, правду сказала.
…Дорога к дому колдуна вышла совсем недолгой, вот только ветер успел перемениться и снова дул в лицо, будто назло. Зато ноги на мостовой не скользили — район был хорошим, помои на улицу здесь никто не лил, только вокруг тумб и фонарных столбов растекались мёрзлые струи собачьей мочи, ну, да их было легко переступить.
Дом «колдуна» тоже оказался хорошим — добротный каменный особняк прошлого века, с шатровой крышей, крытой черепицей на западный манер, и широким крыльцом. Верхний, жилой этаж его смотрел на мир «змеиными» окошечками-бойницами, такими узкими, чтобы ни одно из крылатых чудовищ, каковые в давние времена постройки дома ещё не успели перевестись на Руси, не могло просунуть внутрь голову или лапу.
В нижнем этаже особняка разместилось торговое заведение, и окна его были расширены, переоборудованы в просторные витрины, заполненные всяческими диковинами, призванными поразить воображение посетителя. Были в их числе и разноцветные кристаллы изумительной красоты, и связки неприятных белых кореньев, напоминающих сильно усохшие трупики («Мандрагора!» — со знанием дела прокомментировала провожатая, хотя её никто не спрашивал), и большие бутыли с заспиртованными гадами, и даже чучело редкого зверя индрика (скорее всего, поддельное — больно уж зад смахивал на лошадиный). Но в отличие от большинства городских лавок, вывески над входом в заведение не было, её заменяла богатая медная табличка с затейливо выгравированной надписью.
«Г-н А.А. Понуров, адепт белыя и чёрныя магии, гроссмейстер, доктор оккультных наук. Лицензия на частную практику государственного образца за номером 113. Приём от 9 до 18 кроме праздничных дней», —
гласила она. Вот вам и колдун-лавочник! Вот и слушай после этого баб!
У дверей уже толпилась прорва зевак — видно баба воплями своими всполошила весь квартал. Дремуче-бородатый, седовласый дворник в неопрятном тулупе на вате, отчаянно бранясь, гнал их метлой, но они не желали расходиться, стояли и выжидали чего-то. «Охота же мёрзнуть! — подумал Роман Григорьевич с раздражением. — Можно подумать, никогда убитых не видали!»