Опасная любовь
Шрифт:
— Но я не убивал!
— А я говорю — убивал. И свидетели подтверждают. И мотивировка предельно ясна.
— У вас нет никаких доказательств! Где нож, которым совершено убийство? Где мои отпечатки на нем?
— Об этом ты нам еще расскажешь. Куда выбросил нож, зачем вообще носил его в кармане. Надеюсь, мы найдем его, и отпечатки там будут — твои. Ну что, сам расскажешь, или по-другому будем давать показания?
— Давай, капитан, попробуй по-другому, — с ненавистью сказал Сергей. — А я посмотрю, что у тебя получится.
— Значит,
— А ты докажи, что я виновен.
— Сучонок! Убил женщину и думаешь уйти от ответственности? Мать большая шишка, тронуть тебя нельзя? Да, не стану скрывать, в такой ситуации я не могу действовать, как требуют обстоятельства. Не могу, хай подымется, мне это ни к чему. Погано мы перестроились, до сих пор щенки, которые жизни ни хрена не знают, делают, что хотят, и думают, им это дозволено! Да я бы таких, как ты, — своими руками душил бы! Гаденышей! Но ты не думай, что я стану бить тебя или пытать электрическим током. У меня и другие возможности есть. Через пару-тройку дней ты сам попросишься ко мне, чтобы все рассказать. Понял?!
— Я уже все рассказал.
— Не все, Мезенцев, далеко не все. — Савельев нервозно перелистал бумаги в папке с делом об убийстве Ларисы Козловой. Потом резко захлопнул папку, злобно посмотрел на Сергея. — Но можешь не сомневаться, скоро, очень скоро я узнаю все. Но и ты запомни, что снисхождения не будет. — Он грохнул кулаком по столу и заорал: — Увести арестованного!
Шагая по мрачным, грязным коридорам с руками за спиной, Сергей думал о Наташе. Как близко было его счастье, совсем рядом, да только мало, опять до обидного мало. Как будто кто-то всемогущий жестоко дразнит его: покажет и отнимет. За что такие муки? И ей тоже… Любимая, родная девчонка, хрупкая, беззащитная, неужели ты снова останешься одна в этом страшном городе?
Он стиснул зубы, пытаясь сдержать слезы. Не себя, а ее было мучительно жалко…
46
Услышав по телефону короткое «да», Петр Яковлевич Нигилист сдержанно кивнул, соглашаясь со сказанным, и положил трубку. Минут пять он сидел, не двигаясь, молча разглядывая свои короткие, толстые пальцы, поросшие с тыльной стороны густыми рыжими волосами.
Воздух сгустился в служебном кабинете коммерческого директора концерна «Сингапур».
«Да» означало то, что Олег Ратковский умер. Человек, который почти три года неизменно был рядом с Нигилистом, который оказался не только умелым и опытным телохранителем, но и преданным другом, ушел из жизни.
Петр Яковлевич машинально ослабил узел галстука, подошел к бару, за зеркальной дверцей которого стояла початая бутылка водки, наполнил прозрачной жидкостью рюмку и поднял ее до уровня глаз, повернувшись к окну. То ли рассматривал водку на свет, то ли прислушивался к биению собственного сердца.
— Прости, Олег, — прошептал он и горестно вздохнул. — Ты был хорошим человеком, но слишком много знал. Так много, что мог бы управлять мной, как моим автомобилем. Нельзя было допустить даже вероятности этого. Нигилистом никто и никогда не управлял. Поэтому так получилось. Надеюсь, ты и там, — он бросил короткий взгляд на низкое, серое небо над Москвой, — будешь отличным телохранителем.
Залпом опорожнив рюмку, Нигилист аккуратно поставил ее в бар, достал из холодильника открытую банку с черной икрой, закусил, орудуя чайной ложкой, и бросил пустую банку в корзинку для бумаг. Потом промокнул губы белоснежным носовым платком, еще раз взглянул на мрачное московское небо, словно хотел убедиться, что душа Олега Ратковского действительно там, и вышел из кабинета.
Степан Петрович Шеваров был у себя, просматривал, сдвинув очки на нос, лежащие на столе бумаги.
— Не помешал, Степан Петрович? — спросил Нигилист, входя в кабинет генерального директора концерна.
— Раз пришел, значит, по делу. Раз по делу, так сказать, значит, не помешал, — пробурчал Шеваров. — Садись, Петя, чего стоишь? Уральцев не дожидается приглашения, плюхнется на стул и все, а ты больно деликатный стал.
— Всегда таким был, Степан Петрович, если вы помните, — сказал Нигилист, присаживаясь на стул.
— Ты зачем пришел? — сердито посмотрел Шеваров. — Намекать, что я уже ни хрена не помню? Перестань, Петя, у меня и так настроение хреновое с утра.
— У меня тоже, Степан Петрович, — вздохнул Нигилист. — Тревожусь за Олега Ратковского.
— Какие проблемы с ним? — глаза Шеварова вмиг стали холодными, жесткими.
— У меня с ним — никаких. Олег собрался жениться, квартиру себе снял где-то в Крылатском. Сегодня днем отпросился, надо кое-какие вещи перевезти, подкупить, ну, вы понимаете, как это бывает, когда холостяк надумает вдруг жениться… Я отпустил его, обещал вернуться к трем, а уже половина пятого.
— Не вернулся?
— До сих пор нет. На него это не похоже.
— Так что ты хочешь — жениться надумал! — взгляд Шеварова снова стал прежним, генеральный даже понимающе хохотнул. — Небось, накупил простыней да подушек, теперь с невестой проверяют, годятся или нет.
— На Олега это не похоже, — повторил Нигилист, помолчал и спросил: — А ваш Миша как себя чувствует? Оклемался?
— Да вроде, а там хрен его знает. Какой-то задумчивый стал. Да пока мы с ним живем на даче, нормально.
— Что это вы на даче в такую погоду? — сделал вид, будто удивился Нигилист. — По-моему, еще рано.
— Так это по-твоему, — пробурчал Шеваров. — Эх, Петя, только тебе и можно сказать, ты про все мои дела знаешь. Вернулся из Кемерова и понял, что теперь, так сказать, даже смотреть не могу на свою Ингу. Не то, понимаешь, не то… Вот я поселился пока на даче, за городом весна уже вовсю чувствуется.
— Каприз, Степан Петрович, — не раздумывая сказал Нигилист. — Это вам кажется так, после артистки.