Опасное хобби
Шрифт:
Впрочем, он уже твердо знал чем. Если, разумеется, все и дальше, пойдет по его плану, возникшему именно сегодня по странному стечению обстоятельств.
Когда этот план стал стремительно складываться в его голове, Бай даже вспотел от какого-то неясного еще азарта, хотя он старался никогда не принимать импульсивно возникших решений. Но бывают же исключения! Вот как сегодня, когда самое первое решение в дальнейшем оказывалось и самым верным…
А Кисота, что это с ней случилось? — гордая, что ли, стала совсем? Ишь ты, противоречить вздумала! Это кому же она поперек сделать собралась, а? Нет, придется, наверное, и ее маленько поучить. Не кнутом, разумеется, а денежками, денежками, так вернее… Или Андрею предложить маленько с ней поиграть? Нет, пожалуй, не стоит, может переусердствовать, а баба нужная.
Побурчала Алевтина, поломалась, видать, для собственного успокоения или очистки совести — и согласилась. То-то…
Сказала, что на пару суток может обеспечить безопасность молодого человека, если, конечно… не какая-нибудь форс-мажорная ситуация.
Посмеялись они над ее предположением и, довольные друг другом, повесили трубки одновременно.
13
Вадим гнал машину быстро, но и внимательно. Пристроишься за кем-нибудь, станешь тянуться — вмиг засекут. А того хуже — лихачить, меняя ряды. Но все-таки профессионализм, чай, не первую пятилетку за рулем, а также пол-«лимона», покоящиеся в кейсе, лежащем на сиденье справа, придавали поездке некую праздничность, несмотря на то что настроение по-прежнему оставалось гнетущим. Ужасным. Противным. Гнусным. И причин тому было немало. Но Вадим заставлял себя не думать и не вспоминать того, что произошло за последние сутки. Переключился на то, что предстояло.
А предстояло еще немало, и самое главное, наиболее сложная часть задуманного зависела исключительно от его умения, его способностей, настроения, настойчивости, обаяния, короче, только от него самого. Что сделает — то и получится в результате.
Ему предстояло заставить мадам не первой молодости, крупную и сознающую свою значительность чиновницу, а на самом-то деле дурищу с повышенными претензиями и веснушчатой, остроносой физиономией поверить в то, что она единственная и неподражаемая, ну прямо принцесса Греза. А когда она наконец усвоит это и поверит в собственную исключительность, употребить ее, точнее использовать, напрямую именно в том качестве, за которое ее и ценят особо в родном Министерстве культуры. Времени на все это отпущено в обрез, до первой утренней звезды, ибо самолет взмоет в синее небо в шесть утра с минутами. Значит, и эта ночь, по существу, должна пройти без сна. Это, конечно, плохо, но другого выхода все равно нет.
Алевтина Филимоновна — вот такое предлинное, как и ее худощавое и нервное тело, было у нее имечко. Этакое «але-или»… Не то чтоб уж вовсе постаревшей и нескладной барышней она казалась, но особым обаянием, прямо надо заметить, не обладала. Когда-то, после истфака МГУ, начинала она в качестве искусствоведа, музейного работника, бегала по мастерским художников. Парочке из них даже, говорят, сочувствовала и охотно позировала, изображая нечто наподобие Иды Рубинштейн у знаменитого Валентина Серова. Позировала, как и положено, «безо всякого неглиже», как модно выражались отдельные творческие личности. Возможно, в ту пору она кому-то нравилась, на что-то и сама могла рассчитывать. Но время шло, ее девичьей еще беззащитностью и доверчивостью пользовались как могли, но постепенно все отошло — и молодость, и развеселые компании художников. А когда жизнь в стране вообще пошла наперекосяк, и в искусстве — особенно, осталась у Алевтины лишь ее служба. И вот тут пригодились ей наконец невостребованные прежде способности. И возможности вместе с ними. Отдел международных выставок, в который она пришла в. середине семидесятых, а в восьмидесятых даже его возглавила, оказался поистине золотым дном. Алевтина Филимоновна, впрочем, скоро поняла это и сама.
Отъезжающие навсегда за кордон художники — что они были бы без нее, поначалу мелкой чиновницы! Какая, к примеру, таможня разрешит к вывозу то, что может легко запретить Алевтина? Но это не главное. Основное же заключалось в том, что ни одна выставка не покидала пределов страны без ее визы. А сам процесс формирования выездной экспозиции — это чаще всего работа в закрытых фондах музеев, которые лишь теперь, в дни ошалелого торжества заморочной демократии, стали изредка и робко открывать, точнее приоткрывать, свои двери и многолетние тайны. В фондах и по сей день все немерено, несчитано. А что массе неизвестно, то удобно подавляющему меньшинству, — старый закон для лиц, относящихся к себе с особым почтением. Но разве к ней, Алевтине, кто-нибудь хоть раз отнесся с почтением? Попросту, без нужды и подхалимажа? Вот то-то и оно…
Вадим это знал. Он все продумал, оставив совсем малую часть для какой-нибудь решительной импровизации.
Он вошел в старое здание в Китайском проезде, поднялся лифтом на нужный ему этаж и пошел но коридору в самый дальний его торец, где под совсем невзрачной вывеской начальника отдела находился кабинет всесильного кандидата искусствоведения А. Ф. Кисоты. Подойдя к двери, Вадим вкрадчиво постучал по филенке, не дожидаясь ответа, вошел в большую комнату, в которой тесно сидели около десятка мужчин и женщин, старательно делавших вид, что они в самом деле разбираются в кипах деловых бумаг, заваливших их письменные столы.
Поклонившись всем сразу, Вадим вопросительным взглядом поинтересовался молчаливо: у себя ли сама?
Одна из ближних дам, с плохо скрываемым любопытством окинув его крупную спортивную фигуру, милостиво кивнула на дверь в противоположном конце комнаты, как бы дозволяя пройти.
И снова вкрадчивый стук в дверь и такое же безразличие к посетителю. Ну а вдруг нельзя? Не-ет, можно. Вадим набрал полную грудь воздуха и шагнул через порог, тщательно прикрыв за спиной дверь.
Алевтина Филимоновна лишь на миг подняла голову от такой же кипы бумаг, что и у остальных, в соседней комнате. Кивком указала на стул. Что-то торопливо дописала, потом прочитала и с недовольным кокетством сморщила нос. Наконец сняла свои большие модные очки-хамелеоны, отчего ее глаза потеряли привлекательность — стали мелкими и невыразительными.
— Ну-у-с? — протянула неопределенно. — С чем на этот раз?
Вадим сейчас же с удивленным огорчением вскинул брови: неужто все забыла? Или продолжает играть в очень большую начальницу? Ну играй, играй. Раз у тебя такое желание, пользуйся привилегией женщины, а мы что? Мы подмогнем, за нами не станется.
— К милости вашей вынужден прибегнуть… — начал Вадим таким тоном, что истолковать его речь можно было двояко: и как самый натуральный подхалимаж, и как намеренное ерничество. Словом, выбирай, что тебе угодно. — К стопам драгоценнейшим припадаю в надежде на понимание и взаимность, как вы изволите лично видеть, возлюбленная моя давняя и тайная…
Он сейчас невольно копировал тот сволочной и ненавидимый им стиль, какого обычно придерживался тесть в разговорах с нужными ему людьми. Но у того это сходило за старческую блажь. Интересно, а как эта рыжеволосая ящерица воспримет?..
Но… Алевтина вдруг улыбнулась. А главное — без всякой насмешки. Попал?
— Почтенный посетитель изволил сказать «тайная»? Так я вас поняла, Вадим Борисович? — Алевтина даже кокетливо поиграла куцыми бровками и слегка покраснела, отчего обильные ее веснушки стали много заметнее. — А почему тогда так долго молчали? Совсем ведь измучили сердце бедной возлюбленной вашей… Нехорошо, молодой человек. Вы, вероятно, законченный ловелас и дамский угодник, и вы пугаете меня. Ну как я вам поверю? Ведь обманете девушку-то, а?
Приняла игру. Что ж, начало положено. А насчет обмана она очень даже права: за тем и примчался. Но ответил совсем противоположное:
— Да пусть Всевышний немедленно, прямо вот на этом конторском стуле, покарает меня, если лгу словом или помыслом! — Выплеснулся и как бы на всякий случай сделал паузу, поглядывая в ожидании на потолок, откуда должен был последовать сокрушающий громовой удар, — Нет, не реагирует, — даже будто пожалел он. — Значит, правда льется из уст моих в золотые ваши ушки, волшебница вы моя.