Опасное соседство (Узы моря. Опасное соседство. Возвращение)
Шрифт:
Должно быть, Анна проснулась часа в три, подумала Мэри, и задержалась у окна, чтобы убедиться, что дочь не свернула к реке. Ее ярко-красный свитер сверкнул на фоне темно-зеленого кустарника, в котором прятался кот.
Мэри вышла из кухни и присела у телефонного столика, чтобы отменить приглашение на ленч: она понимала, что любой поход в гости — еще одно тяжкое испытание для Анны.
Потом она перелистала свою записную книжку. Так, Джеймс Уиндем должен приехать к отцу, скорее всего, в понедельник, то есть через пять дней. Мэри держалась этой даты, как рулевой в бурном море держится огня маяка.
Положив телефонную трубку, она еще долго сидела, думая о Джеймсе Уиндеме и удивляясь, как хорошо его помнит.
Еще школьником — а он был значительно старше Анны — Джеймс любил качать ее на колене (Анне тогда
Поглядывая на них, Мэри всегда бывала тронута нежным отношением Джеймса к ее девочке.
Она знала о его успехах в медицине: о них охотно рассказывал его отец, хотя и напускал на себя равнодушный вид.
Знала и о том, что Джейме женился, но жена его вскоре погибла в автокатастрофе. Последний раз она видела его в декабре, три месяца назад. Невысокий, но широкоплечий и крепкий, с сильными стройными ногами — хотя, когда он был в шортах, они казались чуточку кривоватыми, — светловолосый. На солнце казалось, что вокруг его головы разливается сияние. Наверно, и отец его когда-то был блондином, думала Мэри. Тогда у Джеймса были длинные волосы, а лицо сильно загорело за время жизни на побережье, когда он целыми днями ловил рыбу в реке рядом с домом Андерсонов. Однажды он принес свой улов Мэри, а Анне подарил огромную бабочку с черно-красными крыльями, которую пришпилил к бежевому, похожему на пергамент лепестку поблекшей огненной лилии. Лепесток он вырезал по форме бабочки, но чуть больше, и все это вместе прикрепил к подкрашенному черной краской кусочку коры, тоже вырезанному в форме бабочки с раскрытыми крыльями. Этот изящный коллаж до сих пор висел на леске — чуть поблекший, но совершенно целый — в комнате Анны. Мэри труднее всего оказалось представить себе Джеймса в роли удачливого столичного врача-психиатра, однако она отмела прочь все сомнения.
Глава третья
АВТОПРИЦЕП
Кот Пятница следовал за хозяйкой, то догоняя ее энергичными прыжками, то делая вид, что ее присутствие ему совершенно безразлично, а сам он бесконечно занят — слушает и анализирует разные звуки и шорохи, соотнося их с образами мышей, ящериц и прочих знакомых и незнакомых существ.
Он давно уже расстался с надеждой на то, что Анна когда-либо научится воспринимать мир, как он, то есть с бесконечным терпением, которое необходимо, например, для того, чтобы поймать мышь. Анна, безусловно, была сродни кошкам и принадлежала ему одному, в чем, разумеется, ему очень повезло. Однако были и у нее определенные недостатки.
Даже такие замечательные люди были слишком велики и неуклюжи. Они производили слишком много шума, так что охотиться в их компании было все равно что без конца бубнить надоевшие уроки, которые так никогда и не бывали ими выучены. Впрочем, охотиться днем всерьез вряд ли было вообще возможно, так что можно было считать такую охоту просто развлечением, прыгать и скакать, тем более что таким людям-кошкам, как Анна, физические упражнения нужны были не меньше, чем настоящим котам.
Когда Анна на какое-то время останавливалась, Пятница тут же заново метил хозяйку — терся о ее ноги подбородком, крупом и выгнутым хвостом: это означало одновременно и обладание ею, и уверенность в том, что он никогда не потеряет ее след. Если поблизости оказывался песок, которого здесь хватало, поскольку недалеко было морское побережье, то Пятница обязательно начинал кататься по земле, приглашая Анну поиграть и позволяя щекотать ему живот носком туфли, желая подбодрить ее и развеселить. С близкого расстояния ее пальцы или ступня казались ему всего лишь расплывчатым пятном, то есть он скорее воспринимал сами движения, а не зрительный образ, и если его не чесали и не щекотали, то сам начинал валяться на песке, извиваясь всем телом, чтобы она все-таки
Упитанный полосатый кот с лоснящейся шерстью в залитом солнцем, точно умытом пространстве, среди сияющей листвы казался сгустком энергии и ярко выделялся на монотонно-зеленом фоне. Черные полосы покрывали все его тело от макушки до хвоста, у основания которого превращались в почти сплошное пятно. Полосатыми были и его бока, лапы, хвост, а на груди, между передними лапами, полосы превращались в черные пятна; на брюхе и под хвостом пятен не было совсем, там шерсть была светлой, чуть рыжеватой, пушистой. В остальных местах шерсть у Пятницы была довольно короткой — подшерсток серый, а кончики волосков черные или белые, словно специально окрашенные, чтобы создавать то более светлый, то более темный оттенок.
Когда кот бодрствовал, главное место на его морде занимали глаза — большие, зеленые, чарующе яркие, точно подсвеченные обрамлявшими их пятнами белой шерсти, отражавшей свет и ярко контрастировавшей с черными пятнышками и полосками, которые расходились веером от углов глаз и спускались к нижней челюсти. Эти яркие полоски, точно специально прорисованные на рыжевато-белой шерсти, прекрасно гармонировали с почти правильными черными кружками, из которых росли пышные усы, и с кольцами черной шерсти вокруг ушей, пребывавших в вечном движении. Пятница был прекрасным примером миллионов лет эволюции и отбора — от спрятанных сейчас когтей до зубов, ушей, глаз и усов; это был живой образец успешного создания некоего особого африканского животного, чуть видоизмененного влажным климатом юга континента.
Ничего удивительного, что Пятница выглядел как дома среди серо-зеленых кустарников. Его предки жили в этих местах и когда море оказалось в пятидесяти километрах от теперешнего побережья, и когда воды его были заперты ледяными торосами — много тысяч лет назад, но уже и тогда они были известны людям и частенько, особенно в юном возрасте, становились их друзьями. Однако современные люди верили лишь конкретным свидетельствам того, что они называли «одомашниванием» диких животных, которое имело место примерно на десять тысячелетий позднее и о котором стало известно благодаря устным преданиям древних народов Северной Африки.
Происхождение современной домашней кошки издавна интересовало ученых; они пришли к выводу, что та кошка, которую приручили древние египтяне, и была африканской дикой кошкой Felislybica. Ревностно охраняемая, кошка эта тем не менее была в свое время увезена за моря и океаны, чтобы затем расселиться и процветать во всех уголках земного шара.
Ученые также полагали, что эта кошка позднее была скрещена с европейской Felissilvestris, однако silvestris отнюдь не отличалась привязчивостью к людям, так что домашние кошки с ярко выраженными признаками silvestris долго в семьях людей не задерживались. Удивительным оказалось и то, что молекулы ДНК, взятые у Felislybica и домашних кошек по всему свету, были идентичны, однако сильно отличались от молекул ДНК европейской дикой кошки.
Считалось, что, хотя внешние данные кошек, особенно окрас, часто разнились (это связано лишь с их региональными отличиями, приспособленностью к местным условиям — климату, пище, окружающей среде — или же с мутационными процессами), все это, как выяснилось, оказывает весьма сильное влияние, и европейские кошки отличаются от кошек, живущих в африканском вельде, или саванне.
Был сделан вывод о том, что хотя различные мутации, сказывающиеся на окрасе, случаются и в дикой природе, однако действительно удачные варианты, например серо-черные кошки, встречаются главным образом в низменных влажных районах Южной Африки, а более светлые, песочные — в ее сухих полупустынях.