Опасность на каждом шагу
Шрифт:
«Доброе утро, Нью-Йорк», — подумал Чистоплюй, поднимая трубку.
Необходимость каждый день сталкиваться с этой неприкрытой, лезущей в глаза грязью была для него настоящим испытанием. Но когда он запустит руки в банковский счет, который скоро вырастет на семь знаков, все изменится.
— Ну что там? — ожила трубка.
— Все то же, все то же, Джек, старина! — жизнерадостно отозвался Чистоплюй. — Видел новый грузовик у входа? На вечеринку подтянулись переговорщики.
— Я о том же, — ответил явно довольный Джек. — Все играют свои
— Как там наши гости? Весело провели ночь?
— Богатеи не такие, как мы с тобой. В тыщу раз мягче. Правду сказать, с ними управиться легче, чем с детсадовской группой.
— Ну, что я тебе говорил? — усмехнулся Чистоплюй.
— Да, ты был прав. Все правда. Не расслабляйся там. Держись плана.
Линия отключилась. Чистоплюй повесил трубку и улыбнулся двум полицейским, проходившим мимо. Серая, как сегодняшний рассвет, тоска читалась на их опухших лицах.
Закрыв глаза, он представил себе огромную, залитую солнцем ванную комнату, сияющий мрамор, пар над бурлящей джакузи и ослепительно белую стопку безукоризненно сложенных полотенец на подоконнике возле окна, за которым дышит сине-зеленое море…
Чистоплюй взял свой стаканчик с бурлящей лавой и направился к церкви. Над острыми шпилями кружились голуби — от этого зрелища все у него в желудке перевернулось. Он вспомнил, как отец запускал голубей с крыши дома в Бруклине, где семья снимала квартиру.
Если он больше никогда в жизни не увидит ни одной летающей крысы и своего отца-нищеброда, то умрет счастливым человеком.
Часто заморгав, Чистоплюй отогнал видение прошлого и стаканчиком с кофе перекрестил церковь, как благословляющий священник.
— Пусть Господь сделает меня благодарным, — пробормотал он. — За благодать, которая меня ждет.
57
Комик Джон Руни устал притворяться спящим. Он не знал, который час, но по бледному свету в витражных окнах определил, что должно быть около девяти.
На узких скамейках было практически невозможно устроиться удобно, поэтому похитители разрешили заложникам собрать подушки с сидений и скамеек для коленопреклонения и расположиться на ночь на полу у алтаря. Однако подушки были маленькие и тонкие; мраморный пол вытягивал тепло из человеческих тел — по сравнению с ним городской тротуар казался уютным, как ортопедический матрац.
«Мне, пожалуйста, порцию ужаса с гарниром из переутомления, — подумал Руни, садясь и потирая глаза. — Королевскую порцию гарнира, если можно. Благодарю вас, господа похитители».
Трое бандитов сидели у задней стенки капеллы на раскладных стульях, потягивая кофе из картонных стаканчиков. Малыша Джонни и Джека нигде не было видно. Из-за масок и сутан бандитов невозможно было отличить друг от друга и пересчитать. Сколько же их было? Восемь, двенадцать? Может, больше. Кажется, они дежурили посменно, соблюдая строгий порядок.
С нарастающим гневом Руни смотрел, как один из них склонился над поминальной свечкой и прикурил от нее.
На плечо Руни легла рука, и к нему подсел Чарли Конлан.
— Доброе утро, парень, — тихо сказал Конлан, не глядя на него. — Храбро ты вчера выступил.
— Хочешь сказать — глупо, — скривился Руни, трогая засохшую ссадину на щеке.
— Нет, — ответил Конлан. — Ты поступил как мужчина. Теперь нужно сделать то же самое, только вовремя.
— Ты все еще хочешь драться с ними?
Конлан спокойно кивнул, и Руни с любопытством посмотрел на патентованный стальной прищур рок-звезды. На сцене Чарли создал себе имидж эдакого крутого рок-н-рольщика, но в жизни оказался еще жестче.
— Йо, — раздался шепот сзади. Мерседес Фреер, «карамельная шлюха», как прозвал ее журнал «Сорс», тоже проснулась и села за ними. Ночью ее выпустили из исповедальни. — Задумали что-то, негодники? — спросила она.
Руни подумал, стоит ли посвящать ее в подробности заговора, затем кивнул:
— Мы еще готовимся.
— Аминь, клевое дерьмо, — прошептала она. — Слушайте сюда. Один из этих перцев запал на меня. Вчера мы разговаривали через дверь этой кабинки. Видите, тощий хрен с дробовиком, посередине. Короче, можно это использовать. Я притворюсь, что хочу с ним перепихнуться или что-то типа того.
В капеллу вошел Малыш Джонни с кулером и подносом с кофе.
— Подъем, скауты! — заорал он, подойдя к проходу. — Задницы по местам, пора завтракать!
Внезапно с заднего ряда, где сидел преподобный Солстис, раздался низкий, глухой звук. Сначала Руни подумал, что у святого отца сердечный приступ, но звук стал громче, превращаясь в ноту. Старик запел!
— О-о-о, бла-а-года-ать, спа-асе-ен то-о-о-бо-ой…
Преподобный Спаркс, сидевший рядом с Солстисом, подтянул вторым голосом.
Руни закатил глаза. Как далеко зайдет этот абсурд?
Но через некоторое время даже он почувствовал, что наполненные чувством голоса двоих мужчин привнесли согревающее спокойствие в холод церкви. Заложники присоединились к священникам, и когда Руни увидел, что Малыш Джонни неодобрительно покачивает головой, он тоже запел.
Все были просто поражены, когда после гимна поднялась Мерседес Фреер и запела «Ночь тиха». От неожиданности Руни открыл рот, услышав чистую, классическую красоту ее голоса. Несдержанная на язык поп-старлетка спокойно могла солировать в опере.
— В яслях дремлет Дитя… — пела она. — В яслях дремлет Ди…
Резкий щелчок дробовика прервал последнюю ноту Мерседес. Все с шумом обернулись к главному входу церкви, откуда он раздался.
Леденящее кровь эхо выстрела как будто нажало кнопку сброса в мозгу Руни. Актер почувствовал, что решимость его угасла, как задутая свечка.
«Боже, спаси нас», — подумал он, впервые ощутив истинный вес этой мольбы.
Убийства начались.